Лина открыла дверь. В комнате было больше беспорядка, чем на прошлой неделе, но меньше вещей. Почти все стены теперь были свободны – большинство крупных работ, должно быть, уже отвезли в галерею. Бродя по студии, Лина нашла чистый холст, потом еще один; куча набросков на столе изображала только Душку в его трехногой грации. Портретов Грейс не было и следа, и Лина озиралась вокруг с растущим разочарованием от того, что сразу не использовала свой шанс – узнать, что эти картины могут сказать ей, что они могут значить, – а теперь время упущено.
В дальнем конце стола лежала высокая стопка книг, которых Лина раньше не видела в студии. Она взяла верхнюю: «Влюбленные женщины» Д. Г. Лоуренса, на обложке изображены два женских силуэта, похожие на головы без лиц в брошках-камеях. Лина читала роман, когда училась в колледже, хотя не помнила этой обложки на книжных полках Оскара или на своих. Откуда она взялась? Укол предвкушения прогнал разочарование, и Лина открыла книгу. На первой странице аккуратным женским почерком было написано имя матери: Грейс Дженни Спэрроу, их адрес на Парк-Слоуп и номер домашнего телефона. В книгу были вложены листки бумаги, и Лина взяла первый из них. На нем почерком матери было написано: «Почему Гудрун любит? Что нужно Гудрун?»
Лина провела пальцами по углублению, которое ручка сделала в бумаге. С отчаянно бьющимся сердцем она перелистнула страницы: снова пометы. На пустом месте после окончания главы Грейс написала:
Искусство – творчество – достаточно ли этого?
Разум?
Желание?
В чем смысл?
Кто свободен?
Лина прочитала эти слова раз, другой, третий. И придвинула стул. Она не спрашивала себя, почему эти предметы оказались сегодня вечером здесь, в мастерской Оскара, почему она никогда не видела их раньше, хотя знала каждый дюйм этого дома, каждый уголок и шкаф, содержимое каждого ящика. Она чувствовала только азарт обладания, чувствовала, что должна дотронуться до этих бумаг и книг, положить руки туда, где когда-то лежали руки ее матери. Лина поднесла книгу к лицу и вдохнула запах плесени и пыли – потаенный дух старины и разложения.
В течение следующих 1,7 часа она разбирала стопку, обращаясь к каждой странице с закладками, читая заметки, сделанные матерью.
Вот что она нашла:
• Из ежедневника 1979 года, за год до рождения Лины:
7 июня, галерея; 19 июня – выставка у Лиз; 28 июня – вечеринка Л.; 4 июля – чей это день рождения?!; 13 июля – встреча с Портером; 26 июля – врач 10:45; 31 июля – жара жара жара; 7 августа – Портер в 7:00.
• В книге «Поль Сезанн. Биография», на внутренней стороне обложки – маленький рисунок: нахмуренное лицо, под ним карандашом:
• Открытка на день рождения, черно-белая фотография маленькой забавной собачки и ног женщины в старомодных ботинках на шнуровке. Открытка гласила:
Мой дорогой О.
Люблю тебя тебя тебя, только тебя.
• В зеленой тетради с белой линованной бумагой:
O. больше, чем кто-либо заслуживает этого. Конечно же.
…
Слушайте голубей, они болтают, сплетничают и плюются.
Не могу работать, не могу думать, не могу дышать.
…
Прошу слишком много? Слишком много? O. не понимает, не может. Всегда что-то давит на меня, всегда этот шум, или страх перед шумом. Будь осторожной, тихой, спокойной. Что делать, если я хочу кричать? Что делать, если мои руки слишком тяжелы, чтобы удержать малейший вес, кисть или ребенка?
…
Она прелестнее всего на свете.
• Записная книжка с твердой черной обложкой и кремовыми листами из плотной бумаги. Внутри – маленькие карандашные наброски лиц, выполненные в том же стиле и с теми же семейными надписями, что и висящие в комнате Лины.
Джой, любимый человек, любимое имя – кузина сестры
Портер, мой анти-О. – кузен, брат, близнец
Ларк, красотка – троюродная тетя
Тиша, слишком похожа на меня – дочь племянника племянницы
И серия черновых набросков ребенка всего нескольких месяцев от роду, расплывчатые черты, как у всех младенцев, но Лина узнала себя, и у нее перехватило дыхание. Грейс под каждым написала просто:
На последней странице никаких картинок, только слова:
Все не такое, как я вижу. Что я вижу?
• Четыре отдельных листка, без дат, все исписаны аккуратным витиеватым почерком Грейс. На первом:
Оскар,
Если хочешь держать чертовых лягушек, держи их в пластиковом тазу, а не в МОЕЙ ванне. Мне не нравится их гребаная склизкость.
На втором:
19 недель, так мне сказали. Мой живот растет.
О. счастлив, как никогда, возможно, этого достаточно.
На третьем:
Лидия
Лаура
Аурелия
Зефир?
Катерина
* Каролина
И еще обрывок более длинного документа, последнее предложение не закончено:
Я не могу оставить ее. Я не могу остаться. Я…
Лина услышала звук, скрежет замка внизу, хлопанье входной двери и шаги отца в прихожей, движение грузного тела через гостиную на кухню. Лина поднялась со стула. Она не хотела, чтобы Оскар нашел ее здесь; это показалось бы вторжением. Она не должна была читать эти записки, они были написаны не для нее. Она быстро положила отдельные листки в альбом, привела в порядок книги на столе и вышла из студии. Шум внизу прекратился, и Лина молча, на цыпочках прошла в свою комнату. Там она прислонилась к двери; ей казалось, что у нее на голове чаша с водой и нужно двигаться осторожно, дышать медленно, иначе чаша съедет и рухнет на пол. «Все не такое, как я вижу. Что я вижу?»
Джозефина
Джозефина начала собирать обед – свиные колбаски, которые она закоптила на прошлой неделе, еда для Мистера, когда он вернется с полей. Мистер обедал дома, а остальные садились на корточки и ели прямо среди табачных кустов, еда едва успевала попасть им в рот, как они снова брались за работу.
Колбаски жарятся на сковородке, кукурузные лепешки пекутся на углях. Сегодня ночью Джозефине приснился Луис, его голос был хрипловатым и низким, но в нем слышались высокие ноты, как будто легкие взвизги, она хихикала, и Луис тоже улыбался, не в силах с ними бороться. Сколько времени прошло с того дня? Насколько он изменился? А она? Будет ли он смотреть на нее так же, как и тогда, с застенчивым удивлением?