Уланов в своем кабинете вел беседу, для которой и была затеяна вся операция.
– Михаил Игнатьевич, – возмутилась сутенерша, которая помнила имена и отчества всех сотрудников, кто когда-то занимался ею и ее бизнесом. – Ну зачем вы так? Так же не делается. Позвоните сами знаете куда, и все разрешится сами знаете как.
– А вы, дорогая моя Настасья Владимировна, думаете, что мы не звонили? – улыбнулся Уланов. – Все согласовано.
Секрет живучести этого незаконного вида деятельности близ интуристовских гостиниц объяснялся просто – девочки были под плотным контролем госбезопасности и активно использовались чекистами в своих играх.
– Да ладно, – махнула рукой сутенерша.
– Настасья Владимировна, ну когда я врал?
Сутенерша нахмурилась. Если чекисты дали добро на это мероприятие, значит, дело приобретало дурной оборот.
– Кто часики у колбасника тиснул? – спросил Уланов.
– Да не знаю я!.. Часики какие-то.
– Ну да, – кивнул Уланов. – Что, по рыбозаводу твои курицы соскучились? А ты по Магадану?
Чтобы держать в тонусе девушек, которые имели обыкновение быстро отбиваться от рук, чекисты и милиция время от времени проводили зачистки. Самая большая была перед Олимпиадой восьмидесятого года. Тогда правоохранительные органы всю мелкоуголовную шушеру, алкоголиков и дебоширов сплавили из столицы за сто первый километр, и Москва превратилась в город Солнца – более спокойного и чистого места Земля не видывала. Обычно после таких оперативно-профилактических мероприятий проституток по суду высылали на исправработы. И место встречи изменить было нельзя – рыбозавод в Архангельской области, где постоянно наблюдался дефицит рабочей силы, и нежные наманикюренные пальчики для разделки рыбы были как нельзя кстати. Там девочки пропитывались таким рыбным запахом, который в страшных снах преследовал их всю оставшуюся жизнь, – его, как ни старайся, не перебьешь никакой «шанелью» с «диором». Рыбозавода валютные дамы боялись как огня.
– Звони, – кивнул Уланов на телефон.
Сутенерша подрагивающим пальцем начала вращать диск телефона. Набрала номер своего куратора от КГБ, который все двадцать четыре часа обещал быть на связи. Дозвонилась. Побледнела, выслушав все матюки в свой адрес. Повесила трубку. Несколько секунд глядела куда-то поверх головы муровца, а потом произнесла:
– Да эта клушка Наташка. Из Тамбова. Дура дурой. Москву увидела, глаза разбежались. Хотела я ее гнать, овцу тупую, но очень уж хороша, зараза. Гамбургеры на нее с полвзгляда западают – тягачом не оттащишь. Кто ж знал…
– Где она живет?
– Да понятия не имею. Где-то квартиру снимает. У Ленки Маленькой спросите. Они вроде вместе жили.
Ленка Маленькая, миниатюрная блондинка, задержанная в числе других, запираться не стала. Сказала, что Наташка с ней больше не живет, она теперь с артистами якшается. Назвала имя молодой звезды экрана, примелькавшейся за последнее время. Тот был обладателем квартиры недалеко от магазина «Балатон» на Мичуринском проспекте.
Установить адрес проживания звезды – дело нескольких минут. Уланов, Лиза и капитан Фадеев отправились в гости к артисту.
Дом был элитный. Квартиры в нем с улучшенной планировкой. Костя Фадеев, имевший нрав импульсивный и грубый, нажал на звонок и ждал до того момента, пока из-за закрытой двери не донеслось напряженное:
– Кто там ночью колобродит?
– Милиция. Открывай, артист. К твоей шалаве разговор будет.
– Не открою я никому! – голос сорвался на фальцет.
– Тогда будем вскрывать дверь.
Лязгнули запоры. Дверь приоткрылась. И знакомая по экрану морда посмотрела на удостоверение. Дверь захлопнулась и после позвякивания снимающейся дверной цепочки снова приоткрылась
– Что вы здесь устраиваете ночные концерты? – воскликнул артист и тут же продемонстрировал, как выглядит на практике «звездная болезнь». – Вам это так не пройдет! Знаете, кто я?!
– Знаю. – Фадеев бесцеремонно оттеснил «звезду» и шагнул в коридор. – Со своей актрисулькой жанра пантомимы будешь в тюремном театре балет «Жизель» исполнять.
– Что?!
– Где часы? – гаркнул на него Фадеев.
Уланов с Лизой тем временем прошли в квартиру и теперь имели удовольствие рассматривать закутавшуюся в одеяло, модельной внешности Наташу, удивленно таращащую наивные коровьи глаза.
– Одевайся, примадонна, – кивнула Лиза. – Есть разговор.
Но разговор у них как-то сразу не заладился. Наташка твердо, с тупым упрямством, стояла на своем – никаких часов в глаза не видела. Описанные оперативниками красочные перспективы ее скорого отъезда в колымские дали ее нисколько не трогали. Зато тронули нежную душу артиста. Он отвел Уланова в коридор и шепнул, что его дама сердца действительно подарила ему часы, которые с приходом милиции выбросила в окно.
Уланов спустился вниз и быстро нашел под окнами золотой «Ролекс». Противоударные часы упали на мягкую траву с пятого этажа и не пострадали.
Закончилась эпопея под утро. Артисту на всякий случай пообещали неприятности, если он вздумает качать права и писать жалобы. Наташку для острастки сунули в камеру на Петровке. В скором будущем, к гадалке не ходи, ей светит административный протокол за занятие проституцией и выдворение из Москвы на историческую родину.
Часы в то же утро передали немцу в гостинице «Интурист» Маслов и Уланов. При упоминании об уголовном преследовании дамы, которая его так подло обокрала, похожий на элитного откормленного кабанчика немец, неплохо говоривший по-русски, замахал руками: «Господа полицейские, только не это!» На русском языке он с готовностью написал расписку: «Получил от представителей ГУВД Москвы часы «Ролекс», ранее потерянные мной в холле гостиницы «Интурист». Потом долго заверял господ полицейских в любви к России, пытался всучить двести марок, сувениры, коньяк.
– Коньяк хороший был, – вздохнул Уланов, садясь в служебные «Жигули». По рюмке они все-таки успели пропустить в номере.
– Только не про нас, – сказал Маслов…
Глава 2
Вернулись Маслов и Уланов из «Интуриста» на работу ближе к двенадцати часам. Их рабочая ночь плавно перетекла в рабочий день. На улице прошел дождь, теперь парило и дышалось тяжело. Зато в кабинетах за толстыми стенами Главка было прохладно и уютно.
– Сейчас руководству доложусь. А после, так и быть, распущу по домам всех участников этой жестокой битвы за нравственную чистоту города, – пообещал Маслов в своей обычной одесской манере и отправился к начальнику одиннадцатого отдела.
Полковнику Геннадию Дмитриевичу Лаптеву исполнилось шестьдесят. Он прошел войну в морской пехоте, потом служил в угрозыске Подмосковья и в МУРе. Человек суровый, справедливый, отличался тем, что всегда до последнего отстаивал интересы отдела и сотрудников, если видел за ними правду, за что неоднократно страдал, понижался в должности и званиях, потом повышался.