Дезертиры любви - читать онлайн книгу. Автор: Бернхард Шлинк cтр.№ 57

Он пошел к машине. Он хотел сказать жене, что они ошиблись, что они не могут восстановить их брак, даже если бы очень этого желали. Что в эти последние недели в его радости всегда было что-то грустное и что он не хочет жить дальше с этой грустью. Что он понимает, что сошел с ума, поставив все на эту женщину, которой не знает и которая не знает его. Но что он предпочтет стать сумасшедшим, чем оставаться разумным и грустить.

Он сделал еще несколько шагов к машине, и жена подняла голову. Она посмотрела на него, наклонилась через сиденье водителя, опустила стекло и что-то прокричала ему. Он не разобрал что. Она повторила: она нашла на карте большие дюны. За завтраком они вспоминали виденные когда-то картины, изображавшие большие дюны, и искали их на карте, но тщетно. И вот она их нашла. Это недалеко, и они успеют еще до вечера. Она сияла.

Как его удивляла и трогала ее способность радоваться всяким мелочам! И эта доверчивость, с которой она делилась своей радостью! Это была какая-то детская доверчивость, полная ожидания, что и другой обрадуется чему-то доброму и ответит добром. Много лет он не видел свою жену такой, эта доверчивость вернулась только в последние недели.

Он видел ее радость. Эта радость летела к нему и окутывала его. Он готов? Они могут ехать?

Он кивнул, ускорил шаг, словно собирался бежать, сел в машину и включил мотор. С площадки он выехал не оглядываясь.

9

Жена рассказывала, как она нашла дюны на карте и почему они не могли найти их утром. И когда они вечером туда приедут. И где им можно остановиться, и сколько им надо будет проехать завтра. И какие это высокие дюны.

Через некоторое время она заметила, что что-то не так. Он ехал медленно, внимательно всматриваясь в туман, временами откликаясь на ее слова утвердительным или одобрительным мычанием; то, что он не говорил, было нормально – но не сжатые губы и не стиснутые челюсти. Она спросила, что случилось. Что-то с мотором? с колесами? развал? туман? не видно дороги? что-то другое? Вначале ее вопросы были непринужденными, но он не отвечал, и в них появилась озабоченность. Ему нехорошо? Что-то болит? Когда он съехал на обочину и остановился, она была уже уверена, что это сердце или сосуды. Он сидел не двигаясь, руки на руле, взгляд устремлен вперед.

– Оставь меня, – сказал он и хотел ехать дальше, словно ему нужен был только момент передышки, но сорвавшиеся слова сбросили напряжение, которое сжимало его губы, сводило скулы и сдерживало слезы.

Он не плакал десятки лет. Он пытался подавить всхлипы, но, сдавленные, они стали стоном, а стон – воем. Он делал руками какие-то движения, просившие извинить его и долженствовавшие объяснить, что это что-то на него нашло, что он не хочет плакать, но иначе не может. Но затем потребность извиняться и объяснять слезы схлынула, и он просто сидел, сжав руки на коленях, опустив голову и судорожно вздрагивая, – и выл. Она обнимала его, но он не шел в ее объятия, а оставался сидеть как сидел. Рыдания не прекращались, и она решила в ближайшем населенном пункте поискать гостиницу и, может быть, врача. Она хотела приподнять его и перетащить на сиденье пассажира, но он сам туда сдвинулся.

Машина тронулась с места. Он продолжал плакать. Он оплакивал свою мечту и то предложение, которое получил от жизни и от которого отказался и убежал, он оплакивал невозвратимое и невосполнимое – свою жизнь. Ничто не повторяется, упущенное нельзя наверстать. Он оплакивал свое слабодушие: то, чего он хотел, он мог бы хотеть сильнее, и он часто не знал, чего хочет. Он оплакивал тяжелые и тягостные моменты их брака – и моменты их счастья. Он оплакивал те разочарования, которые они принесли друг другу, и те надежды и ожидания, которые они делили в последние недели. Не то чтобы все всплывавшее в его уме оборачивалось своей печальной или болезненной стороной, но все, даже самое прекрасное и счастливое, оказывалось лишь преходящим. Любовь, брак в его лучшее время, счастливые годы с детьми, радость делания, восхищение книгами и музыкой – все это прошло. Воспоминания развертывали перед его внутренним взором картину за картиной, но еще до того, как он успевал всмотреться в очередную страницу, на нее падал штемпель и появлялась надпись жирным шрифтом в черной рамке: прошло.

Прошло? Но это не просто прошло где-то за его спиной, без его участия. Он сам разрушил тот мир, который они создали своей любовью. И этого мира не стало; не то чтобы разноцветный мир стал черно-белым – не стало никакого.

Слезы кончились. Он был истощен и опустошен. Он смутно сознавал, что оплакивал свою жизнь в семье, словно время ее прошло, и свою жену, словно он ее потерял.

Она взглянула на него и улыбнулась:

– Прошло?

Они проехали указатель с названием населенного пункта, числом жителей и высотой над уровнем моря. Несколько сотен человек – и уже маленький городок, подумалось ему. Всего на несколько метров выше уровня моря; должно быть, он уже близко, хотя в тумане не видно.

– Останови, пожалуйста.

Она съехала на обочину и остановилась. Сейчас, подумал он, сейчас.

– Я выйду здесь. Дальше не поеду. Я знаю, что так не поступают. Мне стоило бы знать это лучше. Но я не знаю, как бы я мог знать это лучше. Мы попытались обжиться в развалинах. Я не хочу обживать с тобой развалины. Я просто хочу сделать еще одну попытку.

– Что? Какую попытку?

– Жизни, любви, нового начала, вообще всего.

Под ее отчужденным, оскорбленным взглядом все, что он говорил, казалось детским ему самому. Если бы она спросила его, что он собирается делать, что он здесь собирается делать, чем он будет жить, что будет с его домашней жизнью, – он ничего не смог бы ответить.

– Давай доедем до дюн. Убежать ты всегда успеешь. Удержать тебя я не могу. Давай поговорим, если ты сейчас вообще в состоянии. Может быть, ты прав, и мы к тому, что между нами было – или уже не было, – на самом деле еще не готовы. Тогда мы подготовимся. – Она положила руку на его колено. – Да?

Она была права. Разве не могут они все-таки доехать до городка у дюн и обо всем поговорить? Или разве не может он хотя бы сказать, чтобы она просто оставила его здесь и ехала дальше, что ему нужно всего лишь несколько дней побыть одному и он нагонит ее, в крайнем случае, к отлету? И не должен ли он рассказать ей о своем сне и о женщине при бензоколонке? Ведь это было бы честнее?

– Я могу убежать только сейчас. Открой, пожалуйста, багажник.

Она отрицательно покачала головой.

Он встал, обошел машину, открыл дверцу с ее стороны и потянул за маленький рычажок между дверцей и сиденьем. Крышка багажника подскочила. Он вытащил и поставил на землю свой чемодан и сумку. Потом захлопнул крышку багажника и подошел к дверце. Она все еще была открыта. Жена смотрела на него снизу вверх. Он мягко и спокойно закрыл дверцу, но у него было ощущение, что он ударил ее этой дверцей в лицо. Жена все смотрела на него снизу вверх. Он взял чемодан, вскинул на плечо сумку и пошел. Делая шаг, он не знал, сможет ли сделать следующий, а если сможет, то сделает ли еще один и еще… Если он остановится, он должен будет обернуться, вернуться и сесть в машину. И если она сейчас не уедет, он не сможет продолжить бегство. Уезжай, просил он, уезжай.