Дезертиры любви - читать онлайн книгу. Автор: Бернхард Шлинк cтр.№ 42

– А я ему верю, что сокровища русской церкви пропали бы, если бы он и его люди их не спасли.

Сара, лежавшая на спине, воздела руки, словно собираясь сказать что-то не подлежащее сомнению, но потом ее руки упали.

– Может быть. Да и не интересуют меня русские иконы, французское вино-зерно и муссолиниевские дела. И пока ты не смотришь так, как твой отец, пусть смотрит как хочет. А мама у тебя милая, и мне понравились твоя сестра и ее дети. – Она задумалась. – А характерец у твоего отца – ей-богу – тот еще! – Она повернулась на бок и посмотрела на Анди. – Какая эта поездка на поезде была чудесная! И вид с горы! Пробежимся завтра по городу? А любовь у нас сегодня будет?

6

В Берлине он впервые ощутил страх перед различием миров, из которых они вышли: оно могло таить в себе угрозу для их любви. Они побывали в Мюнхене и в Ульме, на Боденском озере, в Шварцвальде и во Фрайбурге, и Сара смотрела на все внимательным и дружелюбным взглядом. Природа ей нравилась больше, чем города, и ей запали в душу ландшафты на краю Рейнской долины, которые любил и Анди, – Бергштрассе, Ортенау, Маркгрефлерланд. Целый день они провели в Баден-Бадене на термальных источниках. Они вошли через раздельные входы для мужчин и женщин, раздельно получили массаж, раздельно потели в сухом финском и влажном римском тепле и встретились в обрамленном колоннами центре старинного сооружения – в бассейне, накрытом высоким куполом. Анди пришел сюда раньше и высматривал ее. Он еще никогда не видел, как она вот так, издалека, нагая, идет к нему. Как она была красива! – черные волосы до плеч, ясное лицо, округлые плечи, полные груди, плавная линия бедер, чуть коротковатые, но стройные ноги. Как грациозно она шла – гордая своей красотой и в то же время смущенная его откровенным взглядом! Как очаровательна была ее усмешка – ироничная, потому что ирония была у нее в крови, но счастливая его восхищением и лучащаяся любовью!

В городах, которые они посещали, она иронизировала над надежным постоянством, с которым немцы указывали на разрушения, принесенные Второй мировой войной. «Война закончилась пятьдесят лет назад! Вы что, так гордитесь тем, что в конце концов все-таки стали самыми сильными в Европе?» Когда они проезжали предместья, она иронизировала над маленькими беленькими домиками с прибранными палисадничками и аккуратными заборчиками, а за городом – над отсутствием тряски, заржавленных машин и гниющих диванов, вечно валяющихся возле мелких ферм в Америке. «У вас все выглядит так, словно только что с иголочки». Она иронизировала над дорожной разметкой, то и дело указывая Анди на заботливость, с которой тут выезд с полосы для стоянки отмечен заштрихованным треугольником, а там поворачивающим на перекрестке машинам указан путь штрихованными линиями, пересекающими штрихованные линии встречной полосы. «С ваших дорог надо убрать все машины и сфотографировать сверху – это были бы картины, настоящие произведения искусства!»

Сара иронизировала смеясь, и ее смех приглашал его присоединиться к иронии и усмешке. Анди заметил это. И он знал, что ирония была для Сары средством приобщения к миру: в Нью-Йорке она не менее охотно иронизировала над дирижером, хотя была в восторге от концерта, или над пошлым фильмом, хотя в конце его плакала и даже на следующий день, вспоминая его, вытирала глаза. Она иронизировала даже над бар-мицвой своего младшего брата и в то же время волновалась за него, когда он читал в синагоге и когда говорил за столом о Торе и любви к музыке. Все это Анди знал, и тем не менее ему была тяжела эта ее ничего не щадившая ирония. Он смеялся вместе с ней, но с напряженными лицевыми мускулами.

В Берлине они жили у его дяди, который унаследовал дом в Грюневальде и в нем отвел им небольшую квартиру, состоявшую из спальни, гостиной, кухни и ванной. Один раз он пригласил их на обед, который готовил сам, а в остальное время не беспокоил, предоставив им заниматься своими делами. Но как-то вечером накануне намеченной ими поездки в Ораниенбург они случайно столкнулись с ним у дверей дома.

– В Ораниенбург? А что вам в Ораниенбурге?

– Посмотреть, как это было.

– А как это могло быть? Это так, как ты это себе представляешь, но так это только потому, что ты это себе так представляешь. Я был пару лет назад в Аушвице – там не на что смотреть, то есть вообще не на что. Несколько кирпичных казарм, а между ними трава и деревья – больше ничего. Это все только в голове. – Дядя, учитель на пенсии, смотрел на них удивленно и сочувственно.

– Вот тогда мы и увидим, что мы видим у себя в голове. – Анди засмеялся: – Будем делать из этого проблему теории познания?

Дядя покачал головой:

– И какой смысл? Пятьдесят лет прошло. Я не понимаю, почему мы не можем оставить прошлое в прошлом. Почему именно это прошлое мы не можем оставить в прошлом, как все остальное прошлое.

– Может быть, это какое-то особенное прошлое? – Сара спросила по-английски, но немецкую речь, к удивлению Анди, поняла.

– Особенное прошлое? У каждого есть прошлое, которое для него особенное. И тем не менее все прошлое – и общее, и особенное – это то, что уже создано.

– Да, для моих сородичей немцы создали особенное прошлое. – Сара холодно смотрела на Андиного дядю.

– Разумеется, это было ужасно. Но должно ли из-за этого у людей в Ораниенбурге, или в Дахау, или в Бухенвальде быть ужасным настоящее? У людей, родившихся спустя годы после войны и никому ничего не сделавших? Потому что их места напоминают об этом особенном прошлом, взваливая вину на них? – Дядя достал ключ от дома из кармана пальто. – Но нет смысла спорить. Твоя подруга американка, а для американских туристов Европа – нечто другое, чем для нас. Вы были в итальянском ресторане на углу? Зайдите, не пожалеете.

Сара молчала, пока они не нашли столик и не сели.

– Надеюсь, ты не разделяешь мнение твоего дяди?

– Какое мнение?

– Что прошлое надо оставить в прошлом и что оно бы там и осталось, если бы его не ворошили евреи?

– А ты сама разве не говорила много раз, что война закончилась пятьдесят лет назад?

– И все-таки?

– Нет, мое мнение с дядиным не совпадает. Но для меня не все так просто, как для тебя.

– И насколько сложно?

Анди не хотелось с ней ссориться.

– Нам обязательно об этом говорить?

– Ответь хотя бы на этот вопрос.

– Насколько сложно? Прошлое нужно помнить, чтобы оно не повторилось; его нужно помнить, потому что оно требует уважения к судьбам жертв и их детей; но холокост, как и война, закончились пятьдесят лет назад, и как бы ни была велика вина поколений отцов и детей, поколение внуков не должно соглашаться с тем, что какая-то часть вины лежит и на нем; а скажи за границей, что ты из Ораниенбурга, и ты окажешься в скверном положении; и молодые становятся националистами, потому что им надоедает сгибаться под грузом прошлого, – правильно разобраться в этом, по-моему, непросто.

Сара молчала. Подошел официант, принял заказ. Сара по-прежнему молчала, и Анди увидел, что она тихонько плачет.