Когда дискуссия была прервана новым звонком, возвестившим появление еще одного гостя, Гамильтон почувствовал облегчение. Это было как раз вовремя – у Клиффа от гнева уже побелели губы. Он был не в состоянии принять то, что говорил Смит. И черт возьми, этого следовало ожидать. Феликс не уставал удивляться, как может столь одаренный математик, каким, без сомнения, являлся Монро-Альфа, одновременно быть таким остолопом в человеческих делах.
Экран показал Макфи Норберта. Гамильтон был бы рад не принять его, но это было бы неразумно. Этот подонок обладал отвратительной привычкой навещать своих подчиненных; и хотя Гамильтона такое поведение возмущало, поделать он с этим ничего не мог – пока.
Макфи повел себя достаточно пристойно – для Макфи. Было видно, что Монро-Альфа, чье имя и положение были ему прекрасно известны, произвел на брата Норберта некоторое впечатление, хотя он и старался не выказывать этого. К Смиту же он отнесся высокомерно и покровительственно.
– Итак, вы человек из прошлого? Ну-ну, это забавно. Однако вы не слишком хорошо рассчитали время прибытия.
– Что вы хотите этим сказать?
– А, это был бы уже целый рассказ. Но лет через десять времена, возможно, изменятся к лучшему – не правда ли, Гамильтон? – Норберт рассмеялся.
– Может быть, – ответил Гамильтон, пытаясь отвлечь внимание Макфи от Смита. – Вам лучше обсудить это с Монро-Альфой. Он полагает, что мы можем улучшить жизнь.
Гамильтон тут же пожалел о своих словах, потому что Макфи со внезапно вспыхнувшим интересом повернулся к Монро-Альфе:
– Интересуетесь социальными проблемами, сэр?
– Да, некоторым образом.
– Я тоже. Может, встретимся и поговорим?
– С удовольствием. Но теперь, Феликс, я должен вас покинуть.
– И я тоже, – быстро сказал Макфи. – Может быть, я вас подвезу?
– Не беспокойтесь.
– Вы хотели меня видеть? – поспешил вмешаться Гамильтон.
– Ничего существенного. Надеюсь увидеть вас вечером в клубе.
Гамильтон понял смысл, вложенный в эту фразу: это был прямой приказ явиться в удобное для Макфи время. Норберт вновь повернулся к Монро-Альфе:
– Мне это ничего не стоит. Нам по пути.
Гамильтон наблюдал за их совместным уходом со смутным беспокойством.
7
«Сожгите его на месте!»
Заглянув в приемную воспитательного центра, Лонгкот Филлис кивнула Гамильтону:
– Привет, Филти!
– Привет, Фил.
– Подождите минутку – я только переоденусь.
Она была облачена в глухой комбинезон со шлемом; респиратор свободно болтался на груди.
– Хорошо.
Вскоре она вернулась – в более повседневном и чисто женском одеянии, причем без оружия. Гамильтон посмотрел на нее с одобрением:
– Так-то лучше. Что это был за маскарад?
– Маскарад? А, вы имеете в виду асептическую форму? У меня теперь новая работа – с дикорожденными. С ними надо обращаться ужасно осторожно. Бедные малыши!
– Бедные?
– Вы знаете почему. Они подвержены инфекциям. Мы не можем позволить им кувыркаться в грязи вместе с остальными. Маленькая царапина – и может случиться все, что угодно. Приходится даже стерилизовать их пищу. – К чему столько хлопот? Почему бы не дать слабым вымереть?
Филлис казалась раздосадованной.
– Я могла бы ответить формально – что дикорожденные являются бесценной контрольной матрицей для генетиков. Но я скажу иначе: все они – человеческие существа. Они так же дороги своим родителям, как вы были дороги своим, Филти.
– Простите. Я не знал своих родителей.
Филлис посмотрела на Гамильтона с неожиданным раскаянием:
– О, Феликс, я забыла!
– Не важно. И вообще, – продолжал он, – я никогда не мог понять, почему вы хотите похоронить себя в этом обезьяннике. Это же так скучно.
– Ну-ну. Дети забавны. И доставляют не слишком много хлопот. Корми их время от времени, помогай – когда нужно, а главное, люби – все время, не переставая. Вот и все.
– Лично я всегда был сторонником теории дырки с затычкой.
– Чего-чего?
– Вы берете младенца и кладете в бочку. Через дырку вы его кормите, а когда ему стукнет семнадцать – вставляете в нее затычку.
– Знаете, Феликс, – улыбнулась девушка, – для славного малого у вас слишком гадкое чувство юмора. А если серьезно, то ваш метод упускает самую существенную часть детского воспитания – ласку, которую он получает от своих нянек.
– Что-то я не могу припомнить ничего подобного. Я всегда полагал, что в основе воспитания детей лежит забота об их физических нуждах, во всем же остальном их следует предоставить самим себе.
– Ваши представления сильно устарели. Такое мнение бытовало, но было глупым – антибиологичным.
Филлис пришло в голову, что ошибочные взгляды у Гамильтона могли возникнуть из-за того, что он испытал на себе применение этой вышедшей из моды и совершенно безосновательной теории. Обычно от нее уберегал детей естественный материнский инстинкт, однако случай Гамильтона был особенным. Филлис с болью ощущала в нем самое трагическое явление на свете – ребенка, так и не покинувшего воспитательный центр. Когда среди ее собственных питомцев встречались подобные исключения, она окружала их особой, может быть даже чрезмерной, любовью. Однако Гамильтону она об этом ничего не сказала. – Как вы думаете, – продолжала она вслух, – почему животные вылизывают своих малышей?
– Наверное, чтобы почистить их.
– Ерунда! Нелепо ожидать, что животное будет ценить чистоту. Это просто ласка, инстинктивное выражение любви. Так называемые инстинкты весьма поучительны, Филти. Они указывают на ценности, способствующие выживанию.
Гамильтон лишь пожал плечами.
– Мы пришли.
Они вошли в ресторан – платный, разумеется, – и направились в зарезервированный для них отдельный кабинет. К трапезе оба приступили молча. Свойственный Гамильтону сардонический юмор на этот раз был подточен копошившимися в глубине сознания мыслями. Он по легкомыслию ввязался в эту историю с «Клубом выживших», а теперь она стала приобретать зловещий оттенок, немало его тревоживший. Он хотел, чтобы Мордан или, вернее, правительство поскорее начало действовать.
Ему не удалось выдвинуться внутри организации так быстро, как он рассчитывал. Заговорщики стремились использовать его, были готовы просить у него денег и принимать их, но ясной картины всей сети заговора он пока так и не получил. Он не знал даже, кому подчиняется Макфи Норберт, понятия не имел о численности организации в целом.
А между тем ходить по канату становилось все труднее.