Лицо епископа побагровело так, что сделалось почти одного цвета с его мантией, черные глаза его метали искры. Он смерил взглядом отца Сульмюнда, но даже не удостоил его обращением.
– Известно ли тебе, Гэуте, сын Эрленда, что за этот твой поступок ты должен быть отлучен от церкви? – спросил господин Халвард. Затем он приказал, чтобы сыновей Эрленда отвели домой, в Йорюндгорд; двух своих слуг и четырех крестьян, которых епископ сам выбрал из наиболее почтенных и достойных доверия прихожан, он послал с ними в качестве стражей.
– Ты тоже ступай с ними, Никулаус, – обратился он к Ноккве, – и пока ничего не предпринимай. Твои братья не помогли делу своей матери, но я понимаю, что их злонамеренно подстрекали к ссоре.
Однако в глубине души хамарский епископ находил, что сыновья Кристин едва ли повредили ее делу. Он видел, что многие жители уже готовы отнестись к хозяйке Йорюндгорда совсем иначе, чем утром, когда она переполнила чашу их терпения, явившись в церковь с Ульвом, сыном Халдора, чтобы он подвел ее сына под епископское благословение. Так был настроен, между прочим, и Колбейн, сын Йона, – его-то епископ Халвард и поставил начальником над теми, кому было приказано охранять сыновей Эрленда.
* * *
Ноккве первым вошел в верхнюю горницу, где Кристин сидела на краю кровати Лавранса, прижав к груди младшего сына. Юноша рассказал матери обо всем случившемся, но при этом особенно упирал на то, что епископ считает ее невиновной и что, сверх того, по мнению господина Халварда, сыновей Эрленда злонамеренно подстрекали к ссоре. Однако Ноккве отсоветовал матери самой искать встречи с епископом.
Тем временем в горницу ввели четырех братьев. Мать посмотрела на них: странное выражение было на ее бледном лице. Опять в эту минуту глубокого отчаяния и страха у нее перехватило дыхание от какого-то незнакомого чувства. Однако она спокойно сказала Гэуте:
– Ты дурно поступил, сын мой… Худую честь оказал ты мечу Лавранса, обнажив его против мужиков, которые переносят сплетни…
– Я обнажил его сначала против оруженосцев епископа, – гневно возразил Гэуте. – Но что правда, то правда: худая честь нашему деду, что внукам его пришлось взяться за оружие из-за такого дела…
Кристин посмотрела на сына. И тут же отвернулась. Хотя его слова причинили ей жгучую боль, она не могла сдержать улыбку. «Так в младенчестве дитя кусает грудь своей матери», – подумала она.
– Матушка, – сказал Ноккве. – Я думаю, вам лучше теперь уйти и взять с собой Мюнана… Не оставляйте его одного, покуда он не успокоится, – добавил он тише. – Не выпускайте его из дома, чтобы он не заметил, что братья его сидят под стражей.
Кристин встала:
– Сыны мои… Если вы не посчитаете вашу мать недостойной… поцелуйте меня, прежде чем я выйду отсюда.
Ноккве, Бьёргюльф, Ивар и Скюле поочередно подошли к матери и поцеловали ее. Сын, поставивший себя вне закона, устремил на нее горестный взгляд и, когда она протянула ему руку, коснулся губами складки ее рукава. И Кристин увидела вдруг: все пятеро, в том числе и Гэуте, были теперь выше ее ростом. Она на ходу оправила постель Лавранса и удалилась из горницы, взяв с собою Мюнана.
* * *
В четырех строениях Йорюндгорда возведено было верхнее жилье: в жилом доме, в новом стабюре, который в детстве Кристин, пока Лавранс не выстроил большого дома, служил летней горницей, в старом стабюре и в кладовой, где было еще чердачное помещение: там летом ночевали служанки.
Кристин поднялась вместе с Мюнаном на чердак нового стабюра; оба они спали здесь со времени смерти младенца. Кристин принялась расхаживать из угла в угол, пока Фрида и Гюнхильд не внесли наверх ужин. Кристин попросила Фриду позаботиться о том, чтобы крестьянам, которые поставлены сторожить ее сыновей, тоже подали пиво и кушанья. Служанка ответила, что она уже распорядилась было их накормить – по приказанию Ноккве, но крестьяне заявили, что не хотят принимать угощение от хозяйки, раз они явились к ней в усадьбу с таким поручением. Впрочем, кто-то уже принес им попить и поесть.
– Тогда снесите им хотя бы ендову с пивом, – сказала Кристин.
Лицо Гюнхильд, младшей служанки, распухло от слез.
– Никто из слуг твоих не верит этим россказням, Кристин, дочь Лавранса, мы всегда твердили всем и каждому: мы уверены, что это поклеп.
– Значит, вы слыхали эти сплетни? – спросила хозяйка. – Было бы лучше, кабы вы тотчас же предупредили меня…
– Мы не смели из-за Ульва, – сказала Фрида, а Гюнхильд, плача, добавила:
– Он угрозами принудил нас молчать… А я не раз, бывало, собиралась тебя остеречь, чтобы ты была осмотрительней и не засиживалась до поздней ночи в разговорах с Ульвом…
– Ульв… Стало быть, он тоже знал?.. – тихо спросила Кристин.
– Яртрюд давно уже попрекала его неверностью – за это он ее и бил. А как-то на Рождество, когда ты уже ходила с животом, мы сидели вечером в гостях у Ульва… там были еще Сульвейг, Эйвинд и кое-кто из соседей с южной окраины Силя, и вдруг Яртрюд возьми и скажи, что это он сделал тебе ребенка. Ульв так хлестнул ее своим поясом, что пряжка рассекла ей лицо в кровь. Но Яртрюд потом твердила всем, что Ульв, однако, и не подумал отпираться…
– А потом об этом заговорила вся долина? – спросила хозяйка.
– Да. Но мы, твои слуги, всегда защищали тебя, – рыдая, сказала Гюнхильд.
Кристин пришлось лечь в кровать рядом с Мюнаном и крепко обнять малыша, чтобы его успокоить, но она легла не раздеваясь и всю ночь так и не сомкнула глаз.
Тем временем в верхней горнице Лавранс-младший встал со своей постели и оделся. А к вечеру, улучив минуту, когда Ноккве спустился вниз сделать какие-то распоряжения по хозяйству, мальчик выскользнул из горницы и пробрался в конюшню. Он оседлал рыжего мерина, принадлежавшего Гэуте. Это был лучший конь в Йорюндгорде после жеребца, на котором Лавранс не отваживался пуститься в путь.
Один из крестьян, несших охрану в усадьбе, подошел к мальчику и спросил, куда он собрался.
– Меня-то никто не приказывал заключить под стражу, – ответил юный Лавранс – Но я не стану скрывать от вас… Грешно было бы вам помешать мне отправиться в Сюндбю и призвать сюда рыцаря Сигюрда, чтобы он защитил свою родственницу…
– Скоро совсем стемнеет, малыш, – вмешался Колбейн, сын Йона. – Мы не можем отпустить этого ребенка на ночь глядя одного в Вогэ, – сказал он. – Надо спросить позволения у его матери.
– Не делайте этого, – попросил Лавранс. Его губы дрогнули. – Я еду по такой надобности, что поручаю себя Господу и Деве Марии. Если мать моя невиновна, они не оставят меня своим святым покровительством. А в противном случае мне все равно… – Он осекся, задохнувшись от слез.
Крестьянин молчал. Колбейн посмотрел на русоволосого красавца-подростка.
– Поезжай, и да хранит тебя Бог, Лавранс, сын Эрленда, – промолвил он и хотел подсадить мальчика в седло.