Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана… - читать онлайн книгу. Автор: Олег Михайлов cтр.№ 84

И это говорит о разорванной правде, существовавшей по обе стороны баррикад: своя правда была и у белой, и у красной идеи.

А если учесть, что каждая из этих двух правд формировалась в условиях братоубийственной Гражданской войны, очевиден трагический характер такой разорванности. Да и как могло быть иначе, если «реки огненные» разлились по всей России, если в «красной» Одессе революция явилась Бунину в лице кровавого руководителя местной «чрезвычайки» В. С. Юзефовича-Северного (расстрелян как враг народа 17 июня 1937 года).

Между тем положение Буниных, как и большинства интеллигенции в Одессе, ухудшалось день ото дня. Есть было нечего, покупать не на что. А приходилось переживать унизительные обыски, когда подсчитывалось не только сколько фунтов муки на человека, но и сколько у каждого нижних рубашек или простыней: «излишки» изымались. В красной Одессе Бунина раздражало все. Впрочем, обстановка Гражданской войны «подкидывала» все новые факты, еще больше ожесточавшие. Например, такие:

14 (27) июня.

«Главный комиссар университета студент второго курса ветеринарного института Малич. При разговоре с профессорами он неистово стучит кулаком по столу, а иногда кладет ноги на стол.

Комиссар Политехнического института Гринблат, разговаривая со студенческими старостами, держит в руке заряженный револьвер».

Или:

15 (28) июля.

«Настроение у всех тяжелое. Арестовывают профессоров. Некоторые успели скрыться, так Линиченко, дав слово, что отправляется в чека, куда-то ушел, и его не могут найти. Билимович тоже скрывается. Рассказывают, что Левашов скрывался где-то в Отраде и его кто-то выдал.

Ночью пришли, сделали обыск. Он спал, его разбудили, спросили, кто он. Он назвал себя фальшивым именем, но ему не поверили и арестовали. Арестован и профессор Щербаков. Председатель чрезвычайки Калиниченко, студент-медик второго курса, профессорам говорит «ты» и издевается над ними, все грозит расстрелами».

Наконец:

«Расстреливать приходится так много, что иногда в мертвецкую привозят еще живого. Недавно сторож так испугался, увидя, что труп зашевелился, что позвонил в чека. И мгновенно оттуда явились палачи и добили несчастного».

Бунин живет надеждами и слухами, которые переполняют город. Он верит и не верит в возможность победы белых, их возвращения. Но ждет, даже жаждет его.

Между тем для Добровольческой армии, воевавшей дотоле с переменным успехом, в августе 1919 года наступил своего рода звездный час. После контрудара Кутепова по красным соединениям генерала Селивачева под Харьковом и разгрома Май-Маевским воронежской группы Красной Армии весь Южный фронт пришел в движение. Рейд в глубокий тыл казаков Мамонтова довершил резкую перемену обстановки. Началось широкое, на тысячеверстном фронте наступление Добровольческой армии.

В направлении Одессы двигался 3-й (отдельный) корпус генерала Шиллинга. «Овладев в начале августа, при деятельной помощи возрождающегося Черноморского флота, Херсоном и Николаевом, – писал впоследствии главнокомандующий Добровольческой армией А. И. Деникин, – корпус продолжал движение на Вознесенск и Раздельную. 12-я советская армия, стоявшая на фронте Киев – Одесса – Херсон, была отвлечена к востоку, в Одессе царила паника. В ночь на 10-е наша эскадра ‹…› совместно с судами английского флота появилась внезапно у Сухого Лимана и высадила десант, который, соединившись с восставшими одесскими офицерскими организациями, при могучей поддержке судовой артиллерии, захватил город, прервав эвакуацию его» («Очерки русской смуты»).

Казалось, история двинулась вспять.

8

Двадцать четвертого августа 1919 года Вера Николаевна записала:

«Сегодня утром я проснулась от пушечной пальбы. Было 6 часов утра. Ян уже не спал, мы мигом оделись. Когда пальба прекратилась, Ян исчез. Он был в соборе, и при нем вынесли из алтаря Георгиевское знамя.

Я вышла на базар. Цены на все очень поднялись. Потом мы с Яном встречали на Херсонской въезжавшие автомобили с добровольцами: масса цветов, единодушное ура, многие плакали. Лица у добровольцев утомленные, но хорошие».

Встречая белых, Бунин, однако, не был убежден в прочности нового режима. Слишком часто в Одессе менялась власть. И потому у них с женой мнение единодушное: «Мы решили уехать из Одессы, при первой возможности, но куда – не знаем. ‹…› Жутко пускаться теперь куда-то, но нельзя же вторую зиму проводить в этом милом городе».

Белая власть начинает разыскивать большевиков, арестовывает работников ЧК, среди которых оказывается немало евреев. Бунины, которых никак уже не заподозришь в антисемитизме и которые близко дружили долгие годы с Цетлиными, Фондаминскими, Алдановым, Бахрахом (его укрывали позже от немцев в Грассе), настолько настроены против красных, что, кажется, проникаются антиеврейскими настроениями.

«Вчера, – записывает Вера Николаевна, – вели в бывшую чрезвычайку женщину, брюнетку, хромую, которая всегда ходила в матроске – «товарищ Лиза». Она кричала толпе, что 700 человек она сама расстреляла и еще расстреляет 1000. Толпа чуть не растерзала ее. При Яне провели ту хорошенькую еврейку, которую мы видели на бульваре в тот день, когда Ян совершенно пришел в уныние, увидя на ее руке повязку с буквами ЧК».

«Товарищу Лизе», которая выкалывала глаза перед расстрелом, лет 14–16».

«В газетах пишут, что арестован Северный…»

Накал взаимной ярости и ожесточения уже достиг той степени, какая только и возможна единственно в Гражданской войне. Близкий знакомый Буниных осматривает здание одесского ЧК, комнаты допросов, двор, подвалы: «Темницы Венеции кажутся пустяками». Вера Николаевна в это время на площади, перед зданием, где волнуется парод: «Настроены антисемитски. Одна старушка очень плакала. Я спросила, о чем? – «Племянника убили, гимназиста 7-го класса». Не надо было добавлять, кто верховодил в ЧК.

У Буниных в гостях присяжный поверенный, офицер, потерявший ногу. «Он просидел 4 дня в харьковск‹ой› чрезвычайке. Очень накален против евреев. Рассказывал, как при нем снимали допросы, после чего расстреливали в комнате рядом «сухими выстрелами». Раз ‹…› с ним сидел молоденький студент, только что кончивший гимназию, и горько плакал. Его вызвали на допрос в соседнюю комнату, обратно принесли с отрезанным ухом, языком, с вырезанными погонами на плечах – и все только за то, что его брат доброволец. Как осуждать, если брат его до конца дней своих не будет выносить слова «еврей». Конечно, это дурно, но понятно» и т. д.

На смену красному террору приходит белый террор. Тем не менее Вера Николаевна стремится доказать самой себе, что контрразведка добровольцев не способна на какие-либо зверства. И даже слухи об уничтожении евреев, расстрелах и издевательствах – ложные. Посетив свою одесскую знакомую Розенталь и наслушавшись от нее о разных ужасах, творимых белыми, она с великолепной наивностью записывает: «Вероятно, работают под добровольцев большевики». Вера Николаевна даже выделяет эту фразу курсивом, чтобы подчеркнуть собственное неверие в возможность жестокостей деникинцев.