Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана… - читать онлайн книгу. Автор: Олег Михайлов cтр.№ 81

На поезде добрались до Гомеля, где пересели на пароход. Киев представлялся Буниным чуть ли не землей обетованной. Он и был главным «перевалочным пунктом» на пути русских эмигрантов на юг, сверху вниз, по великой карте бывшей Российской империи.

Но и здесь ощущалось дыхание Гражданской войны, пусть отдельными страшными приметами, для Бунина – удручающими. Сохранилась только одна его запись этой поры:

«Лето, восемнадцатый год, Киев.

Жаркий летний день на Днепре. На песчаных полях против Подола черно от купающихся. Их все перевозят туда бойкие катерки. Крупные белые облака, блеск воды, немолчный визг, смех, крик женщин – бросаются в воду, бьют ногами, заголяясь в разноцветных рубашках, намокших и вздувающихся пузырями. Искупавшиеся жгут на песке у воды костры, едят привезенную с собой в сальной бумаге колбасу, ветчину. А дальше, у одной из этих мелей, тихо покачивается в воде, среди гнилой травы, раздувшийся труп в черном костюме. Туловище полулежит навзничь на берегу, нижняя часть тела, уходящая в воду, все качается – и все шевелится равномерно выплывающий и спадающий вялый бурак в расстегнутых штанах. И закусывающие женщины резко, с хохотом вскрикивают, глядя на него».

Люди, как и полагается, веселы и рады – теплу, солнцу, лету, днепровской ласковой воде, купанию, кострам, импровизированным обедам. Что им какой-то труп! Лишь женщины со звериным, животным любопытством поглядывают на «вялый белый бурак». А Бунин, чувствуется, весь сжимается, видя этот труп, то ли принесенный течением сверху, то ли просто скинутый ночью лихими людьми в Днепр. Может ли быть такое в обычной, мирной жизни? Опять грозное напоминание, «мементо», которое торопит уехать и из Киева.

Путь Буниных лежал в Одессу.

6

Очень многое связывало Бунина с Одессой.

Он любил этот южный, многоязычный город: русские, украинцы, евреи, греки, молдаване – настоящее капище, его огромный порт, пароходы, бакланы, с резким криком ныряющие за рыбой, бульвары, памятники Екатерине Великой и Дюку Ришелье, роскошное здание оперы – и воспел его в многочисленных стихах.

Отсюда в давнем уже 1907 году он ехал с Верой Николаевной в свадебное путешествие по Святой Земле, отсюда же отправлялся в далекие странствия, в Индию, на Цейлон. Здесь он познакомился с Куприным. Здесь жили его друзья – Буковецкий, Федоров, Нилус, которых он именовал просто: Евгений, Митрофаныч, Петр – и с которыми съел, что называется, пуд соли. Он и хочет теперь поселиться вместе с ним в это смутное, переменчивое время.

Правда, мысль об Одессе, очевидно, не могла не вызывать и немало горького, печального, неприятного. Здесь умер единственный сын Бунина, пятилетний Коленька, и по сию пору жила первая его жена – Аня, Анна Николаевна, – все еще Бунина. Здесь застрелился в 1915 году его едва ли не самый близкий друг – художник Куровский, незабвенный «Павлыч».

Но в Одессе, как считал Бунин, твердая власть – французы, и это было главное.

Приехав 3 (16) июня 1918 года, Бунины сняли дачу на Большом Фонтане у Шишкиной.

«Опять новая жизнь! – восклицает уже привыкшая к странничеству Вера Николаевна. ‹…› Я сижу на веранде с цветными стеклами – как это хорошо! На столе розовые лепестки розы, а в бутылке красная роза – принес Митрофаныч. «Лучшая роза из моего сада!»

У нас Нилус. Он согласился на предложение Яна жить с нами, Буковецкий еще колеблется».

В эту короткую пору 1918–1920 годов в Одессе оказалось немало писателей, поэтов, артистов: гр. А. Н. Толстой, М. А. Волошин, Н. А. Тэффи, Т. Л. Щепкина-Куперник, Г. Д. Гребенщиков, И. С. Соколов-Микитов, М. О. Цетлин, молодой М. А. Алданов. В Доме артистов выступал со своими романсами А. Н. Вертинский. С труппой актеров приехала кинозвезда Вера Холодная.

Здесь, на Большом Фонтане, Бунина регулярно навещает демобилизованный офицер и начинающий литератор Валентин Катаев. Об их знакомстве и завязавшихся отношениях Бунин вспоминал много позднее, уже в Грассе.

В 1920-е и до начала 1930-х годов некоторые «умеренные» эмигрантские газеты и журналы регулярно перепечатывали на своих страницах произведения советских писателей – М. Булгакова, Л. Леонова, М. Зощенко, Б. Пильняка, И. Эренбурга, Л. Гумилевского и т. д. В один из сентябрьских дней 1930 года Бунин в рижской газете «Сегодня» прочел рассказ В. Катаева «Отец» и сказал своим близким – жене и Галине Кузнецовой:

«– Нет, в нем какая-то дикая смесь меня и Рощина (литератор, живший на вилле у Буниных. – О. М.). Потом такая масса утомительных подробностей! Прешь через них и ничего не понимаешь! Многого я так и не понял. Что он, например, делает с обрывками газеты у следователя? Конечно, это из его жизни.

– А разве он сидел в тюрьме?

– Думаю, да.

– Он красивый, – сказала В[ера] Н[иколаевна]. – Помнишь его в Одессе у нас на даче?

– Да, помню, как он первый раз пришел. Вошел ко мне на балкон, представился: «Я – Валя Катаев. Пишу. Вы мне очень нравитесь, подражаю вам». И так это смело, с почтительностью, но на грани дерзости. Ну, тетрадка, конечно. Потом, когда он стал большевиком, я ему такие вещи говорил, что он раз сказал: «Я только от вас могу выслушивать подобные вещи».

Познакомившись с Буниным в июле 1914 года, Катаев с тех пор боготворил его. Чувство это только усилилось после новой встречи четыре года спустя. Правда, в позднейшей автобиографической повести «Трава забвенья» (1967) Катаев признается в безусловной любви сразу к двум современникам – Бунину и Маяковскому, хотя всякий раз оговаривает их эстетическую, больше того – человеческую несовместимость. При Бунине, замечает он, «я боялся даже произнести кощунственную фамилию Маяковский. Так же, впрочем, как впоследствии я никогда не мог в присутствии Маяковского сказать слово: Бунин. Оба они взаимно исключали друг друга».

Но тем не менее Катаев стремится повенчать их в своей душе.

Не оттого ли, кстати, в «Траве забвенья» мы встречаем как бы двух Катаевых – «бунинского» и «маяковского»? Конечно, нельзя простодушно рассматривать повесть как чисто «вспоминательное» произведение. Недаром сам автор признается, что это во многом вымышленная автобиография, «мемуары одного лица, написанные другим». Однако такое признание не освобождает от впечатления разорванности, производимого героем. Словно бы два спутника двух великих писателей выступают в разных актах одной пьесы. В промежутках между перевоплощением герой появляется в маске: он уже не Катаев, а некто Рюрик Пчелкин, которому автор «дал свою телесную оболочку и живую душу, но имени своего давать не хотел».

И странное дело: тот, «первый Катаев», запечатлен более зримо, хотя, кажется, ничего общего не имеет с автором знакомых нам произведений 1920-х годов, популярным советским писателем и драматургом. «Мне, русскому офицеру, Георгиевскому кавалеру…» – повторяет он. На летней вешалке у него бесстрашно висит офицерская шашка «за храбрость» с анненским красным темляком. Это «настоящий ученик Бунина», его «подмастерье» (мотив, звучащий так же настойчиво): «В решительно сжатых челюстях и напряженно собранном лице своего учителя», «со сладким ужасом слушал я слова своего учителя…», «Я приносил Учителю все новые и новые рассказы и стихи…» и т. д.