Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана… - читать онлайн книгу. Автор: Олег Михайлов cтр.№ 54

Бунин нравился ей, и она, очевидно, ожидала с его стороны определенного шага. Но затем несколько неожиданно для всех (в том числе и для своей уже безнадежно больной матери) вышла замуж за Куприна, которого как раз и привел в ее дом Бунин. Тут уже проглядывал и явный расчет: готовясь принять руководство популярным журналом, Мария Карловна видела в Куприне опору – восходящую звезду российской словесности («Молох», «Олеся», «В цирке», «Allez!» уже гремели), ставила его как писателя выше Бунина, хотя и не закрывала глаза на уже известные в обществе минусы купринского характера: бешеный «татарский» нрав, склонность к «загулам», а порою – неуправляемость.

Бунин, похоже, был несколько уязвлен, но не более.

Впрочем, эту неожиданность купринского союза с Марией Карловной и последствия, весьма важные для судьбы Куприна, он в своих позднейших «Воспоминаниях» отмечает особо. Событие это не могло не задеть его, отчего и появляются о Куприне такие строки: «Он попал в Петербург, вошел в близость с литературной средой, неожиданно женился на дочери Давыдовой, в дом которой я ввел его, стал хозяином «Мира Божьего», потому что Давыдова умерла через несколько дней после того, как совершенно внезапно сделал предложение ее дочери, жить стал в достатке, с замашками барина, все более делаясь своим человеком и в высших литературных кругах, главное же, стал много писать и каждой своей новой вещью завоевывать себе все больший успех».

«Неожиданно», «внезапно» и – «хозяин «Мира Божьего», «достаток», «замашки барина», «свой человек в высших литературных кругах» – все это отголоски давнего восприятия Буниным этого брака, и очень полезного творчески Куприну, ведшему холостяцкую разбросанную жизнь, и очень выгодного материально и по обретению положения (на что так же настойчиво указывает Бунин).

Ничего этого в те поры он не имел.

Как бы то ни было, теперь Бунин мог выбирать, присматриваться, а не лететь очертя голову (что, по его словам, вроде бы произошло с Аней Цакни). Мог идти с горячим сердцем, но с холодной головой к будущей избраннице. Размышлять и взвешивать. Из какой семьи? Что за натура? Какие интересы духовные? Не то чтобы это было чем-то сугубо рациональным, нет. Она должна нравиться ему. Это главное. С нежеланной невозможно жить. Но чувство и рассудок теперь уравновешены.

Так, очевидно, случилось, когда выбор его остановился на Вере Николаевне Муромцевой.

Она была дочерью профессора Московского университета и племянницей председателя московской думы. И еще – двоюродной племянницей «рассерженного улана», генерала Муромцева, помещика в Предтечеве. Прекрасная дворянско-профессорская, старомосковская семья; уютный особняк на Большой Никитской; хлебосольный, как и полагается в Первопрестольной, быт. Сама Вера Николаевна училась на естественном факультете Высших женских курсов, слушала лекции Н. Д. Зелинского и даже «самого» Мечникова…

Современники в один голос говорят, что она была хороша собой, красотой несколько застывшей – в ней находили облик Мадонны. Это же подтверждают фотографии и портреты. Но какова она была внутренне? Ровная, спокойная, рассудительная и – в те годы – мало думавшая о вере, о Боге. Вот драгоценное свидетельство Б. К. Зайцева. 12 мая 1961 года он писал мне:

«Вы, вероятно, знаете, что скончалась В. Н. Бунина, от неожиданно проявившейся сердечной болезни.

Моя больная жена очень это тяжело приняла, они были приятельницами с юных лет, еще по Москве. В нашей квартире Вера и с Иваном Алексеевичем встретилась. Она была хорошая женщина, много добра делала, всегда была несколько вялая и малокровная, в молодости очень красивая, но всегда холодноватая. Я ее тоже очень жалею».

Примечательно, однако, что даже в тяжелый час – тяжелый прежде всего для Веры Алексеевны Зайцевой, а значит, и для Бориса Константиновича, – он все же отмечает эту вот «вялость», «малокровность», «холодноватость» Веры Николаевны. Но быть может, как раз это и предполагало для «судорожного» и чересчур темпераментного Бунина счастливый брак? Ему теперь, в 1907 году, нужна была, что называется, тихая гавань. И он нашел ее.

Нет, Вера Николаевна не была каким-то «сухарем», «курсисткой», хоть пальцы ее от химических опытов почти всегда и были обожжены кислотой. Глубокая женственность была ей присуща. И она – особенно когда Бунин уезжал – «чувствовала ревность к его прошлому». «Я уже многое знала из его жизни, – вспоминала она. – Вообще в наших беседах он больше рассказывал. Моя жизнь рядом с его казалась мне очень бедной. К тому же он никогда о моем прошлом не расспрашивал, может быть, от присущей его натуре ревности, а может быть, ему казалось, что моя жизнь была обычная жизнь молодой девушки».

Вере Николаевне в 1906 году двадцать пять лет. Это уже не юность. Есть, очевидно, какой-то и значительный опыт эмоциональной жизни, «Education sentimental» ^[6], говоря словами любимого ею Флобера. Но позволю себе предположить, что Бунин не расспрашивал о прошлом Веры Николаевны (а раз она сама упоминает это слово – «прошлое», значит, какое-то прошлое было) просто потому, что оно его не очень интересовало, не так уж волновало. Быть может, он как раз и не ревновал ее к прошлому, убедившись, что перед ним именно та девушка, которая ему нужна, необходима, чуть не идеальна. Но именно убедившись в этом.

Бунин последовательно и настойчиво добивался своей цели. О том, как произошло это, в подробностях рассказывает сама Вера Николаевна в своих «Беседах с памятью».

Они открываются встречей Бунина с Верой Николаевной у Зайцевых (о чем уже упоминал Борис Константинович), на литературных чтениях (читали Вересаев, Бунин, Зайцев, совсем молодые поэты). Затем, по московскому обычаю, Вера Алексеевна пригласила всех в столовую – закусить.

«Разместились в большой тесноте. Я была знакома почти со всеми.

Привлекал меня Бунин. С октября, когда я с ним встретилась у больного поэта Пояркова, он изменился, похудел, под глазами – мешки: видно было, что в Петербурге он вел, действительно, нездоровый образ жизни, да и в Москве не лучше.

Я вспомнила его в Царицыне, когда впервые, почти десять лет назад, увидела его в погожий июньский день около цветущего луга, за мостом на Покровской стороне с Екатериной Михайловной Лопатиной. Тогда под полями белой соломенной шляпы лицо его было свежо и здорово.

Сразу же начался бессмысленный, но в то же время частый спор: что лучше – Москва или Петербург? И, конечно, каждый остался при своем мнении. Разговор перешел на писателей, поэтов. Бунин высмеивал «декадентов», и здешних, и тамошних. Большинство из гостей заступалось и нападало на него, но он с редким остроумием парировал удары, весело изображая то голосом, то жестом этих поэтов, чем вызывал дружный смех; на остром красивом лице хозяина загадочно играла улыбка.

«Декадентки» тоже негодовали, взвизгивали, а потом заливались смехом. Они были двух родов: одни тихие, молчаливые, как, например, Женя Муратова в розовом тарталановом стильном платье, причесанная на прямой пробор с косами на ушах, или Катя Грифцова с большими черными озаряющими лицо глазами, или красивая артистка Рындина, жена Кречетова, или Марина Ходасевич, высокая, гибкая, с острым белоснежным лицом, с гладко притянутыми соломенными волосами, всегда в черном платье с большим вырезом. Другие – шумные, живые, а во главе их хозяйка дома, хорошо сложенная, тонконогая, с высокой золотистой прической, вся устремленная ввысь, умевшая привлекать к себе сердца, а рядом с ней ее закадычная подруга Любочка Рыбакова, поражавшая огромными темными глазами, с угольными локонами вдоль щек, вечно кем-нибудь увлекающаяся. Были тут и сестры Заболоцкие, Тоня и Зиночка, с милыми простыми лицами, страстные поклонницы писателей и поэтов.