Сердце призрака - читать онлайн книгу. Автор: Келли Крэй cтр.№ 11

Я нахмурилась, глядя на потертые даты на ее надгробии. Они ведь не говорят о том, о чем я подумала?

Подойдя ближе, я присела и смахнула налипшую грязь с камня, кончиком пальца проведя по заросшим мхом цифрам.

Родилась 25 марта 1865 года. Умерла 21 декабря 1903 года.

Почти против своей воли я взглянул направо. На третью могилу.

Она принадлежала «Драгоценной дочери» Мириам Элейн Дрейпер. И снова указанные даты меня озадачили. Вернее, одна из них.

Эта девушка тоже умерла 21 декабря 1903 года.

Учитывая, что она родилась 29 августа 1891 года, ей было всего двенадцать. Примерно столько же, сколько и девочке на фотографии с чердака. А ее родители… Их возраст тоже совпадает с изображенными на фото людьми.

Без дальнейших исследований я не могла быть уверенной, но могла предположить, что причина смерти у них была одна.

В эту секунду на меня обрушилось осознание этой ужасной трагедии.

Может ли репутация дома быть обусловлена тем, что семья каким-то образом погибла в доме или на его территории? Возможно, произошла утечка газа или несчастный случай с каретой.

Чтобы погибнуть в один день, они должны были находиться вместе. Все, кроме… Тот юноша со снимка. С темным пятном на месте лица.

Трепет от беззвучного движения около одного из деревьев заставил меня вздрогнуть и быстро встать.

Я шагнула к источнику движения и увидела еще одного мотылька.

Существо таких же огромных размеров, как и то, что я увидела вчера, карабкалось по стволу дерева.

С трудом перебираясь по неровному рельефу земли, усыпанной ветками и листьями, я направилась к клену. Вглядываясь между ветвями, я искала других обитателей леса.

Когда я посмотрела себе под ноги, то увидела второго мотылька.

Немного меньше того, за которым охотилась Чарли, он сидел на краю другого камня.

Еще одно надгробие.

Я снова присела на корточки.

Мотылек отлетел в сторону, пока я освобождала камень от грязи, травы и опавших листьев, скрывавших камень.

– Нет, – прошептала я, глядя на высеченное здесь столетие назад имя. – Этого не может быть.

И не могло.

Потому что это имя на надгробии утверждало невозможное.

Что другие вещи, которые не могли существовать, на самом деле существуют.

Каминные часы, принадлежавшие моему отцу, привычно тикали, медленно сводя меня с ума.

Расхаживая по гостиной на своей стороне «Молдавии», застывшей во времени версии, полной изящества и обставленной с безупречным вкусом моей матери и безграничным богатством отца, я старался игнорировать тиканье часов, нарушавших полночную тишину большого дома.

Их всегда печальная, монотонная песня служила единственным аккомпанементом к тому беззвучному ноктюрну, в который превратилось мое существование.

Я мог сочинять. Концерты, вальсы и реквиемы, даже оперу, если бы захотел. Написание музыкального произведения всегда так захватывало мой дух и переворачивало все внутри, что я забывал о ничтожности своего существования. Вот почему я так безумно жаждал тех часов до прибытия Армандов, когда на другом конце дома я мог свободно сочинять.

Однако, где бы я ни писал свою музыку, она оставалась такой же неживой, как и я сам. Потому что у меня не было сердца.

Моя последняя попытка, простая баллада, лежала брошенная и незаконченная на чердаке Армандов. Я так отвлекся на воспоминания о нашей встрече со Стефани тем утром, когда она вошла в гостиную за Чарли и остановилась у моего пианино, слушая в своей голове только ей известную мелодию, что прервался на середине ноты и оставил листы на старом столе моего отца, чтобы Чарли до них не добралась.

Я мог бы снова вернуться к работе и наслаждаться тишиной до самого рассвета, пока новые обитатели «Молдавии» не проснутся и не начнут шуметь громче, чем странствующий карнавал.

Хотя как я мог надеяться сосредоточиться на музыке после вчерашней встречи со Стефани во сне?

Я вообще с тех пор не мог ни на чем сосредоточиться.

И я необъяснимо хотел еще раз с ней поговорить, что очень тревожило.

В целом только по этой причине грядущей ночью я решил воздержаться от проникновения в ее сны. Так или иначе, я добился своего, посеяв семя, которое уже скоро подарит мне бо́льшую власть над ее реальной жизнью. Так к чему нам разговаривать снова?

Мой неподдельный интерес к разговору со Стефани, безусловно, был вызван лишь тем, что я не любил сидеть без дела. Особенно когда время упорно работало против меня. Тогда я уверял себя, что бездействие – это тоже действие. Ведь отсутствие Эрика в ее снах обязательно побудит ее искать ответы самостоятельно. Но свернет ли она горы на пути к разгадке, используя весь свой ум и целеустремленность?

Возненавидит ли она Эрика после того, как узнает, что он натворил?

Конечно, как же иначе.

Внезапно я замедлил шаг и остановился. Нахмурившись под маской, я взглянул на пианино, как всегда желая играть. Должен сказать, что моя неспособность воспроизвести хотя бы две взаимодополняющие ноты была одной из самых жестоких частей проклятия.

Меня не только преследовали осколки моей собственной расколотой души вместе со всеми воспоминаниями об этом доме, но они еще и насмехались над этим нетронутым инструментом, который, хотя и сиял лакированной чернотой, издавал для меня не больше музыки, чем его разрушенный близнец. Чудесным образом мое пианино, то, которое я считал истинным, все еще занимало то же место в доме на стороне Армандов.

Не столь важно, какую роль пианино играло в жизни этой семьи, оно, скорее всего, не простоит там долго. Это было еще одним поводом для волнения, поскольку последний человек, намеревавшийся избавиться от моего пианино, покинул этот дом… довольно потрепанным.

Подобная участь ожидала Армандов. И я прекрасно знал, что это лишь вопрос времени.

Если бы только Стефани не была такой…

– Упрямая, – пробормотал я из-под маски, меряя шагами комнату. – Противоречивая.

Что еще я мог о ней сказать?

– Она может уколоть сильнее колючки, – последовал мой сухой ответ, и я усмехнулся. – Отважная, – добавил я. – Но упрямая и непримиримая. Да, ум и красота в избытке, но никакого намека на утонченность. Что сказали бы о ней мои родители? Представить страшно. А вот Мириам была бы от нее в восторге. Даже не сомневаюсь.

Зачем я разговаривал сам с собой? Ладно, иногда я беседовал со своими личинами – слабыми осколками меня самого, – которые сновали вокруг меня, по всему дому и вокруг него. Призраки моей собственной души. Но я никогда не выражал вслух свои мысли. Да и зачем, если мои личины делали это за меня.