Семнадцать лет в советских лагерях - читать онлайн книгу. Автор: Андре Сенторенс cтр.№ 18

Нашу совместную жизнь с Николаем несколько облегчало то, что мы оба работали. После возвращения из Сталинабада меня перевели из Книжной палаты в Энергетический институт имени Молотова. В этом институте было три факультета: энергетический, радиотехнический и электромеханический.

Николаю Мацокину было уже под пятьдесят. Ничто в его внешности не свидетельствовало об исключительной личности, если бы не глубокий и нежный взгляд его черных глаз. Как и все, кто прошел тюрьму, он выглядел старше своих лет, причем это впечатление еще усиливалось сединой. Его отец был украинцем, врачом-дерматологом из Киева. Мать имела польские корни, но я никогда не встречалась с его родителями – они вместе с тремя своими детьми пропали без вести во время революции.

С детских лет Мацокин проявлял исключительные способности к языкам. В Восточном институте во Владивостоке, где Николай изучал китайский и японский, он оказался настолько способным студентом, что получил стипендию для продолжения образования в Токио. В 1915 году он поступил в японский императорский университет, но после революции Москва перестала платить стипендию: новая власть разорвала дипломатические отношения со Страной восходящего солнца. Чтобы продолжать обучение, Николай вынужден был работать. Ему довелось быть и журналистом, и школьным учителем, и тренером по дзюдо. В тридцать восемь лет, в 1924 году, Мацокин представил в Токийском литературном институте свою работу «Японские глаголы и фонетика», и ему тут же предложили место профессора. В 1928 году Мацокина пригласили в советское полпредство на должность переводчика, но из-за большой занятости Николай мог работать там не более трех часов в неделю. Новый режим нуждался в интеллектуальной элите, и Мацокину предложили вернуться в Россию, где ему обещали самое лучшее место. Все расходы по его репатриации советское правительство брало на себя. Мой будущий спутник жизни колебался, ибо не слишком верил этим обещаниям, но Кремль надавил на своего посла в Токио, чтобы тот убедил упрямца. В конце концов Мацокин принял предложение. В первые недели 1929 года Николай прибыл во Владивосток и поселился с женой на превосходной вилле на ведущем к морю проспекте. В сентябре того же года Мацокин был назначен профессором Московского института востоковедения, но, к его великому изумлению, их с женой поселили в полуразрушенном бараке, расположенном в самом бедном районе столицы. Николай отремонтировал барак на свои средства, превратив его в настоящую квартиру со столовой, кабинетом, кухней и ванной. Весело справили новоселье; среди гостей новоиспеченного профессора была некая англичанка, с которой он познакомился во время одной из своих поездок. Через несколько дней эта англичанка объявила ему о своем отъезде во Владивосток и попросила дать ей на несколько часов пишущую машинку, чтобы напечатать какие-то документы. Был февраль 1930 года. Из вежливости Николай с женой проводили гостью на вокзал, но буквально перед отходом поезда агенты ГПУ арестовали и англичанку, и Мацокина.

В то время в Москве проходил процесс «Промпартии» ^[38], на котором в числе прочих осудили известного профессора Рамзина ^[39]. Его обвиняли во вредительстве и антисоветской агитации в среде интеллектуалов. Этот процесс был реакцией Сталина и Ягоды на действия технократов, виновных в экономической контрреволюции. На процесс съехались журналисты со всего мира. «Железного занавеса» еще не существовало. Когда прокурор предоставил Рамзину слово для защиты, тот заявил: «Я горжусь тем, что принадлежу к буржуазии, и меня бесполезно просить работать в другом окружении».

Сталин хотел уничтожить Рамзина ^[40], но тот был настолько популярен, что его приговорили к десяти годам тюремного заключения на Лубянке. Студенты Рамзина устроили большой скандал, требуя освобождения профессора, которого считали своим кумиром. В отместку Ягода арестовал многих представителей интеллигенции, и Мацокин должен был неизбежно оказаться одной из жертв. Под предлогом того, что некая англичанка, которой он одолжил пишущую машинку, была японской шпионкой, его обвинили в сотрудничестве с врагом и приговорили к десяти годам заключения. В январе 1931 года Николая посадили в тюрьму на Лубянке, откуда он вышел в 1934 году. В сентябре того же года Мацокин восстановился в Институте востоковедения, но чувствовал, что за ним следят. Японцам, обеспокоенным его молчанием, отвечали, что он умер.

В январе 1936 года Николай узнал, что некая женщина, собиравшаяся уехать из Москвы, сдает двадцатидвухметровую комнату по адресу: Матросская тишина, 15. Уплатив кругленькую сумму, он заключил с ней сделку. В соседней восьмиметровой комнате целыми днями орал громкоговоритель, мешая Мацокину работать. Несколько раз он обращался к нашей соседке Зайцевой с просьбой приглушить звук, но она и слушать об этом не желала. Дело закончилось тем, что Николай пожаловался в домоуправление, и соседку обязали не включать радио на полную громкость. Этого она нам уже простить не смогла. Вообще, мадам Зайцева была весьма занятной женщиной с особым источником постоянного дохода. Статная, сильная, привлекательная, только что перешедшая тридцатилетний рубеж, она проживала с четырьмя детьми в возрасте от полутора до десяти лет, прижитыми ею от разных отцов. Вот как эта чадолюбивая мать обеспечивала их содержание: летом высокопоставленные коммунисты проводили отпуск в домах отдыха, куда мадам Зайцева всегда находила возможность устроиться на работу; там она старалась установить интимные отношения с мужчинами, способными отчислять часть заработка на содержание своих внебрачных детей; когда же наша героиня сталкивалась со злостным неплательщиком или человеком с неразвитыми отцовскими чувствами, она направлялась вместе со всем своим выводком в Верховный Совет, где, во избежание скандала, затрагивающего известных людей, потерпевшей выплачивали деньги.

Из-за мадам Зайцевой наша жизнь оказалась менее комфортной, чем мы предполагали. Однако мы с Николаем были очень привязаны друг к другу и создали в нашей скромной комнате атмосферу тепла и уюта. Счастью этого изолированного маленького мира не мешали даже звуки соседских громкоговорителей…