Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г. - читать онлайн книгу. Автор: Василий Маклаков cтр.№ 43

Всякий опыт становится тогда особенно убедительным, если его удается проверить обратным испытанием. Оно и было сделано в Думе кадетским «законопроектом о собраниях». О существе его, в котором кадеты наиболее ярко столкнулись со своими союзниками, говорить я не стану. Но любопытен порядок его «прохождения».

Законопроект был внесен 30 мая, т. е. уже после того, как Думой 23 мая было обсуждено предложение об изменении статей Учреждения Думы о порядке рассмотрения новых законов. Под обоими законопроектами стояли те же громкие кадетские имена – Винавер, Шершеневич, Набоков и др. Они и применили уже новые правила к законопроекту о «собраниях». Потому прохождение этого законопроекта явилось практической проверкой этих новых порядков.

Законопроект и был внесен, как полагалось по-новому, в окончательном виде, а не в виде основных положений; к счастью, закон был несложен; в нем было всего 12 статей. Внести сразу закон было бы бесконечно труднее, если бы вопрос был сложнее; но раз инициаторы оказались способны на это – тем лучше. Испытание новых порядков происходило в благоприятной для них обстановке.

Благодаря этому действительно устранилась необходимость двух рассмотрений законопроекта, первого – о желательности основных положений и второго – по существу. Законопроект можно было сразу рассматривать. Устранялась и ненужная для кадетов помощь правительства, которое могло бы взять на себя составление текста соответствующего одобренным основным положениям. Минуя промежуточные стадии и сроки, создавалась комиссия для рассмотрения уже готового законопроекта перед единственным его обсуждением в Думе. Это было в законопроекте формулировано так: «Представляя на усмотрение Думы проект закона о собраниях и объяснительную записку, просим признать наше предложение спешным и для рассмотрения его избрать комиссию ^[72].

Законопроект был внесен 30 мая, а 16 июня, т. е. до истечения месячного срока, началось его обсуждение. Интересно, что Дума, находившая, что месячный срок слишком велик, что довольно недели, сочла возможным сама для «прений по направлению» ждать три недели. Не ясно ли, что жалоба на месячный срок была несерьезна? Для любителей тонких юридических споров любопытно спросить себя, что бы было, если бы на почве этого антиконституционного действия Думы возник конфликт между ней и правительством? Дума могла закон свой принять; но права правительства были бы нарушены и несоблюдением срока, и устранением обсуждения желательности основных положений; были бы нарушены и тем, что у правительства было отнято право составление закона взять на себя, и тем не менее правительство оказалось бы бессильно этому помешать. Не от него, а от Государственного совета зависело бы рассматривать принятый Думой законопроект или нет. А если бы Государственный совет его принял и представил его Государю, можно ли было допустить, чтобы Государь отказал в его утверждении по процессуальным его недочетам? Так явочным порядком было бы санкционировано нарушение конституции. Но до этого не дошло, так как сама жизнь вступилась за здравый смысл.

16 июня открылись прения по направлению. По мысли авторов новых правил, прения могли идти только о создании комиссии. Она получила бы готовый законопроект с поручением его рассмотреть; не сочинять свой, а рассмотреть уже готовый законопроект. Дума должна была решить его судьбу, уже после доклада комиссии. Работа была бы действительно этим ускорена.

Но дело пошло совершенно иначе. Хотя в Думу были внесены не «основные положения», а готовый закон, однако в «объяснительной записке» к нему авторы сочли полезным указать те «начала, которые положены в основу его». Иными словами, отвергаемые Думой «основные положения» контрабандой выплыли на свет в «объяснительной записке». И когда 16 июня открылись прения, якобы по передаче в комиссию, на деле стали спорить о «желательности этих основных положений», т. е. началось то самое первое обсуждение, которое предписывала конституция, но которого Дума допускать не хотела. Прения, и очень интересные, продолжались три заседания – 16, 19 и 20 июня. В них приняли деятельное участие лучшие кадетские силы, главным образом против М. Ковалевского. Ковалевский присоединился к трудовикам, которые считали, что «основные начала» закона так плохи, что законопроект предлагали отвергнуть, не передавая в комиссию. Тут обнаружилась пропасть между кадетами и трудовиками, и кадетов выручило иное, правое большинство. Оно и постановило передать законопроект в комиссию; этим оно одобрило основные его положения. Так жизнь насмеялась над кадетским ускорением процедуры и вернулась к порядку, который был конституцией установлен. Остались те же два обсуждения, только под другим заглавием. Да еще была разница в том, что хотя, очевидно, по существу, голосовали «основные начала» закона, но по форме о них голосования не было; голосовалась только передача в комиссию; таким образом создавалась двусмысленность, оставлявшая почву для спора.

Я не буду больше настаивать. Убедительный опыт был сделан. Составители конституции оказались искуснее в организации думской работы, чем светила нашей государственной юриспруденции. Кадеты много бы выиграли, если бы вместо того, чтобы сразу «исправлять» конституцию, попробовали толково ее применять. И после этого нельзя удивляться, что двухмесячная законодательная работа оказалась бесплодной. Когда Винавер 23 мая защищал проект изменения законодательной процедуры, он каламбурил, что Дума больше не младенец, что она «умеет показывать зубы». В этой шутке оказалась горькая правда. Дума еще не умела работать, но при всяком случае порывалась «показывать зубы».

Как ни характерна для недостатков кадетов та «законодательная процедура», которую они хотели ввести, она менее важна, чем существо их законопроектов. В них мог бы обнаружиться кадетский государственный смысл. О них писал Милюков 30 мая, что «все без исключения поражены отсутствием плана у власти, стройностью плана у Думы».

Задача сама по себе была ясна. В некоторые периоды истории все сводится к одной главной реформе; остальное приложится. Так в 60-х годах добивались «освобождения», в 900-х годах – «конституции». После «освобождения» гнилая бюрократия сумела перестроить русскую жизнь на новых началах и создала эпоху «великих реформ». После объявления конституции должна была произойти такая же перестройка; это вместе с властью должна была делать общественность. Она получила права; могла не давать только советы со стороны, не заниматься безответственной критикой, как это приходилось делать ей раньше. Она могла предлагать и проводить определенные законодательные меры. Они должны были быть «органическими реформами» всех частей государственности, по удачному выражению Государя, быть «обновлением нравственного облика русской земли». Это не могло быть сделано сразу. Но пока бы шла эта длинная работа, Дума могла, не дожидаясь ее конца, устранять то отдельное зло, от которого население несомненно страдало. Возьмем пример. При вступлении на престол Николая II, в период «надежд», общий голос русского общества, в том числе даже и Государственного совета, просил у него отмены телесного наказания для крестьян. Это было раньше толстовского «стыдно». Государь мог сделать это, даже продолж'ая считать «бессмысленными» мечтания земцев об участии в центральном управлении государства. Одно не мешало другому. Дума правильно пошла тем же путем, когда вне общего плана намеченных ею сложных реформ хотела в экстраординарном порядке отменить «смертную казнь». Таких отдельных и простых, но очень ощутимых реформ было много. Думе надо было сознательно идти по обеим дорогам, т. е. по пути органического преобразования и по пути немедленного устранения особенно кричащего зла. Посмотрим, как она справилась с обеими этими задачами.