По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918 - читать онлайн книгу. Автор: Яков Мартышевский cтр.№ 96

Цепь шла… Уже мы отошли от шоссе шагов 200, но странно, по-прежнему стояла напряженная, страшная в своей беззвучности тишина. Слышался только шорох двигающейся цепи. Эта мертвая тишина как-то еще больше действовала на нервы. Вдруг впереди тишину прорезал чей-то одинокий, душу раздирающий человеческий крик, от которого мороз пробежал по коже. Этот крик, раздавшийся в германском секрете, означал тревогу. Потом все снова опять стихло. Прошло еще несколько минут в напряженном молчании. За это время немцы, вероятно, пришли в боевую готовность и со свойственной им выдержанностью подпускали нас на близкую дистанцию, чтобы потом расстрелять из пулеметов. Должно быть, мы были уже недалеко от их окопов, так как левее нас уже вырисовывался контур Домбровиц. «Но почему там, у Домбровиц, тоже все тихо? Где же наш второй батальон? Неужели…» Но мысль мою оборвал треск немецкого пулемета откуда-то с правого фланга. Взвизгнули первые пули. Произошло маленькое замешательство. Некоторые солдаты, вероятно из молодых, в страхе попадали на землю. Я подскочил к цепи и, потрясая наганом, устрашающе закричал:

– Вперед, бараны, чего струсили! Перестреляю!

Цепь судорожно рванулась вперед. Затрещали ружейные выстрелы все чаще и чаще, все горячее из разных углов, звонко отчеканивая каждый удар, «зашили» пулеметы… Все слилось в один сплошной треск и шум. Начался настоящий ад, созданный самими же людьми. Пули дзыкали и цыкали, взвизгивали, ударялись, как камни, у самых ног. Сквозь этот невероятный шум прорывались иногда дикие вскрики раненых. Прямо вперед со всего размаху или откинувшись назад, падали убитые наповал. На всех нашло какое-то обалдение, и скорее по инерции, чем сознательно, несмотря на все эти ужасы и потери, цепь шла вперед. Вдруг несколько германских батарей, в том числе мортирная и одна тяжелая шестидюймовая, стоявшая сейчас за Дунайцем, грозно заревели, открыв по нам бешеный огонь. Дым от рвущихся внизу и наверху снарядов, облака пыли и земли от взрывов совершенно окутали нашу поредевшую цепь. Со стороны глядя, можно было бы подумать, что ни одна живая душа не могла бы выйти из этого земного ада. И как-то странно было услышать среди этого невероятного грохота артиллерии и разрывов снарядов, ружейной и пулеметной стрекотни, визга и шума вдруг раздавшееся «ура». Но оно было какое-то жиденькое, неуверенное… Это наши на правом фланге преждевременно бросились в атаку. Солнышко уже всходило, и сквозь дым и пыль и фонтаны земли, которую поднимали взрывавшиеся во множестве гранаты, хорошо уже виднелась высокая дамба, где засела немецкая пехота с пулеметами. «Ура-а-а…» – подхватила и моя цепь, но это были уже только ее жалкие остатки. Горсть героев бросилась вперед. В этот момент сильный удар, точно камнем, в верхнюю часть груди, около ключицы свалил меня на землю. Я застонал, выражение моего лица приняло выражение ужаса. Я инстинктивно схватился рукой за раненое место. Рубашка оказалась разорванной в клочья. Что-то теплое разлилось по моей руке и по груди. Не глядя, я понял, что это была кровь. В ту же секунду я почувствовал острую боль. Охвативший меня в первое мгновение после ранения ужас прошел, и на смену ему пришло радостное, приятное ощущение, что рана не смертельная. Как счастлив я был, как был благодарен Богу за то, что не был убит. Придерживая носовым платком рану, чтобы не так текла кровь, я тихо пополз назад. На счастье, вблизи оказалась довольно глубокая канава. Тяжело дыша и морщась от боли, я сполз в канаву, где мог чувствовать себя в относительной безопасности. В канаве уже было много раненых, которые громко охали и стонали. В это время недалеко от этого места я услышал знакомый голос капитана Шмелева, который ревел как взбешенный зверь, ругаясь площадными словами:

– Вперед, вперед!.. Окопы мои! Не отставать! Вперед!.. Не робей! Вперед, молодцы!..

Через канаву, низко согнувшись, перескочило несколько солдатских фигур. Я понял, что капитан Шмелев бросил во вторую атаку на немецкие окопы все, что уцелело от нашего батальона. Снова загрохотала артиллерия и затрещали пулеметы. Зацыкали и засвистали пули в разных направлениях. Превозмогая боль и рискуя быть убитым, я немного высунул голову из канавы, чтобы видеть, что делается на месте жестокого боя. Картина была жуткая. Все поле было изрыто воронками от снарядов и усеяно трупами. Вместо стройной цепи отдельные разрозненные группы солдат, подгоняемые сзади окриками капитана Шмелева, бежали кто куда, кто вперед, кто назад. Капитан Шмелев шел сзади, размахивая толстой палкой и прихрамывая на одну ногу, и все кричал, вернее, ревел:

– Вперед, вперед, окопы мои!

По-видимому, он был легко ранен в ногу. За ним, не отставая ни на шаг, шел его верный вестовой Сумочка. Наконец капитан Шмелев не мог дальше идти. Он сел на землю и, словно он был не в бою, а где-нибудь на маевке, преспокойно вынул свой кожаный портсигар и закурил папиросу. Но в этот момент пуля сразила героя. Не издав ни единого звука, как подкошенный упал капитан Шмелев на спину и остался недвижим. К нему подскочил Сумочка, но в то же секунду убитый наповал он грузно свалился и застыл в последней агонии смерти рядом со своим храбрым командиром.

Смерть капитана Шмелева потрясла меня до основания. Я вспомнил о прапорщике Муратове, о Клопове, о Бовчуке, о Зашибайло. Сердце мое сжалось. Что с ними, где они? В пылу боя мы потеряли друг друга из вида. «Клопов, наверное, или убит, или ранен, иначе он не оставил бы меня, так же как и этот Сумочка».

Между тем немцы, воодушевленные успехом, бросились в контратаку, подняв на штыки и захватывая в плен тех наших солдат, которые успели добежать до дамбы. Но в это время открыли огонь два наших пулемета, и немцы поспешили скрыться за дамбу. Бой начал заметно затихать. Слышались отдельные ружейные выстрелы, изредка затрещит немецкий или наш пулемет, да немецкие батареи время от времени били по нашему тылу. Я тихо пополз сначала по канаве, а потом, выбирая удобные, скрытые места, где ползком, где на четвереньках, продвигался по полю. Отовсюду неслись стоны раненых. Убитые лежали в таком положении, в каком застала их смерть. Некоторые скрючившиеся, другие, раскинув ноги и руки, лежали на спине, выпучив стеклянные, с выражением ужаса глаза. Особенно ужасное впечатление производили изуродованные артиллерией трупы. Я старался на них не смотреть. С большим трудом добрался я, наконец, до шоссе, где наш ротный фельдшер Новиков сделал мне первую перевязку. Вскоре вместе с другими ранеными на двуколке Красного Креста меня доставили в ближайший передовой перевязочный пункт. Этот пункт находился в одной из уцелевших халуп той самой сгоревшей деревушки, сидя около которой еще вчера на бугорке я так хотел быть раненым. И вот… желание мое исполнилось.

Поддерживаемый под руку санитаром, я медленно, сгорбившись, так как от боли не мог разогнуть шеи, вошел в перевязочную. Но лучше было бы туда не входить. Две маленькие комнатки были битком забиты ранеными, которые лежали и сидели в разных позах. Слышались сдержанные стоны. В спертом воздухе пахло сулемой и свежей человеческой кровью. Наш полковой врач, еврей по происхождению, с рыжей маленькой бородкой, с засученными рукавами энергично работал.

– Ваше благородие! – кто-то окликнул меня.

Я обернулся и увидел Клопова. Он стоял, смешавшись с другими ранеными. Правый рукав его гимнастерки был отрезан почти до самого плеча. Туго забинтованная рука его была подвешена на бинте, спускавшемся от шеи. Видимо, он был ранен в руку выше локтя. Лицо его было бледно и улыбалось. Я обрадовался Клопову не менее, чем он мне.