Гентианский холм - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Гоудж cтр.№ 102

После того, как аббат осмотрел каждого мужчину и юношу в больнице, он вернулся к зеленоглазому мальчику. Ему понравилось его лицо, которое сохранило следы воспитанности. Аббат сел на кровать и снова спросил, не он ли Майкл Бурк. Ответа не последовало, но зеленые глаза посмотрели в направлении аббата и неожиданно остановились на его лице с отчетливым выражением радости, как будто человек, неделями живший на необитаемом острове среди диких зверей неожиданно встретил себе подобного. Аббат вынул из кармана трещотку и подержал ее на ладони. Мальчик улыбнулся, в его зеленых глазах загорелся огонек радости, с которой ребенок после болезненной разлуки встречает свою любимую игрушку. Аббат опустил ее на большую ладонь, лежащую на грязном шерстяном одеяле, и мальчик сжал трещотку пальцами и спокойно заснул.

Аббат тяжело вздохнул, но остался спокойно сидеть на постели, пока время посещений не подошло к концу и его не попросили удалиться.

— Какие у него раны? — спросил аббат у врача.

— Синяки, несколько выбитых зубов, контузия и травма головы. Должно быть, получены, когда он дрался и упал на острый камень. Он выглядит, как настоящий боксер, но досталось ему здорово. Время вышло, сэр, и я прошу вас уйти.

— Он будет жить? — невозмутимо спросил аббат.

— Жить! — врач пренебрежительно фыркнул. — Да у него лоб, как у быка! Через три-четыре дня все про себя вспомнит.

Аббат поднялся.

— Я вернусь через три дня, — коротко сказал он и вышел из больницы.

Он был уже убежден в том, что это был Майкл, и, чтобы снять с Захарии обвинение в непреднамеренном убийстве, он продолжал наносить визиты важным персонам, имеющим вес в юридическом мире. Его рекомендательные письма, собственный авторитет способствовали тому, что он сразу привлек к себе внимание и был принят. Два дня спустя, после роскошного обеда аббат уже сидел в библиотеке судьи и, получив обещание, что дело мистера гардемарина Энтони Луиса Мари О'Коннела будет передано в суд с последующим освобождением как можно скорее, завел с ним разговор, который затянулся до полуночи.

Ему открылось любопытное состояние дел. Им обоим были небезразличны ни грязь и беззаконие в Лондоне, ни ужасный беспорядок и страдания в тюрьмах. Их насторожил тот факт, что патрулей не хватало и они были некомпетентны. Они были шокированы жестокостью закона и знали, что многие его жертвы были осуждены по ошибке и оказывались невиновными в преступлениях, за которые были казнены. Но что можно было сделать? Это было в духе Англии — пустить все на самотек, пока не наступит критическое положение и не проснется общественное мнение. Английское общественное мнение походило на спящего великана, разбудить которого было делом нелегким, но, однажды проснувшись, он становился могущественным.

— Есть ли признаки пробуждения в тюрьмах? — сухо спросил аббат.

Судья пожал плечами.

— Мы находимся в состоянии войны. Англия еще борется за свою жизнь, и правительство слишком озабочено внешними событиями, чтобы уделять внимание реформам внутри страны. Но лондонцы свободны в своих мнениях. Я знаю многих гуманных людей, которые отпускали вора, вместо того чтобы привлечь его к суду, потому что не были уверены в том, что не посылают этого вора на виселицу. Полицейские тоже потворствуют побегам. Присяжные учитывают смягчающие вину обстоятельства, чтобы вынести заключение «не виновен», и судьи склоняются в сторону милосердия. Если бы этого не было, то с английскими законами в их настоящем виде — со смертью в качестве наказания за большинство преступлений — у нас бы вешали по четыре человека ежедневно, а один Центральный уголовный суд поставлял бы сотню жертв ежегодно. Общественное мнение, несомненно, большая сила, но оно нуждается в лидере. Нам нужны смелые мужчины и женщины, чтобы посещать тюрьмы, погружаясь в этот ужас, получать там полную информацию, а затем заявлять об этом во всеуслышание. Но таких людей нелегко привлечь. Те, кто никогда не подвергался пыткам, очень сожалеют о несчастных, но, как правило, они довольствуются простым состраданием. Те же, кто сами прошли через великие страдания, кто знает их изнутри, принадлежат, большей частью, к людям необразованным и не обладающим властью.

Они молчали. Было поздно, и в комнате стояла тишина, только вдалеке раздавался грохот экипажей по мостовой, и в саду от ветра шелестели деревья. Граф де Кольбер много страдал. Он «прошел через страшные пытки. И молчал он сейчас не потому, что принимал решение: почти неосознанно оно было уже принято в момент, когда волны обрушились на его голову; он молчал потому, что был поражен своей медлительностью… Страдать, а затем карабкаться на берег к безопасности, пока остальные еще тонут.

…Его скулы слегка порозовели, и судья, с любопытством глядя на этого странного человека, увидел на его лице печать глубокого стыда.

2

В течение последующих двух дней ожидания аббат навестил Захарию в тюрьме и Майкла в больнице. Разговор с Захарией был практически невозможен, но ему удалось прокричать, что Майкл жив и выздоравливает, и что освобождение самого Захарии — дело только времени. Он положил небольшой пакет с едой в деревянную ложку, которую Захария протянул через решетку. Еду Захария быстро спрятал в карман, но есть не стал. С каждым днем он все больше походил на пугало, его тело покрылось синяками и ранами от постоянных потасовок в камере, но теперь, когда он узнал о Майкле, его глаза излучали спокойствие. В его лице и манере держаться не было следов унижения или развращенности, и если он не стирал свою рубашку, то только потому, что рубашки уже не было.

Аббат боялся, как бы мальчик опять не попал в беду, но это были всего лишь опасения. Вероятно, Захария научился жить среди грязи и не пачкаться самому, и если раньше он побаивался того, что может не справиться с этим и сломаться, то теперь он чувствовал себя победителем. И никогда впредь, подобно графу де Кольберу, он не будет сидеть на берегу и безучастно смотреть, как тонут другие. Аббат прекрасно знал, куда исчезает еда и куда делась рубашка — к другим заключенным. Это доказано.

Шарль де Кольбер в его возрасте и на его месте с жадностью съедал бы свою еду и как тигр боролся бы за свою рубашку. Испытывая чувство уважения к этому юноше, аббат размышлял, нарушилось бы когда-нибудь его уединение, если бы в тот осенний день в Торре доктор не ввел бы в его гостиную Захарию. Может быть, бессмертием своей души он был обязан именно этому заключенному.

Майкл выздоравливал быстро. Его совсем не беспокоили грязь, шум и вонь больницы, но собственное бездействие приводило его в ярость, и он оказался таким буйным пациентом, что аббату было разрешено забрать его, как только это станет возможным. Вечером, перед тем, как взять Майкла из больницы, аббат пошел в гостиницу, где остановились Захария и Майкл, когда впервые приехали в Лондон, чтобы оплатить их счета и посмотреть, остались ли там их вещи.

В своей зеленой комнате аббат сложил вещи Майкла отдельно, а одежду Захарии повесил в шкаф рядом со своей. Он улыбнулся контрасту между лохмотьями Майкла и аккуратно заштопанными рубашками и носками Захарии, и тому, чем они занимались в перерывах между сражением и штормом. Среди вещей Майкла аббат нашел различные инструменты для воспроизведения звуков, которые тот собрал в разных странах — губная гармошка из Испании, концертино из Италии, трещотка из Корсики. Рубашки Захарии были обернуты вокруг нескольких ценных книг.