– Я тебя не стесняюсь, благородие.
Подобед пришпорил коня. Он не видел дороги. И Катя уже не знала, куда они мчатся, летят бешеным галопом. Рука ее легла на плечо Подобеда, потом и другая рука к нему потянулась, замыкая объятия. И ненужные ее вещички куда-то улетели, канули.
Так и летели бы в забытьи, прижавшись друг к другу, но конь вдруг встал… Качканар-то знал дорогу! Всё, приехали. Забор, калитка… Дом с темными окнами.
Женщина опомнилась, вскрикнув, спрыгнула вниз и побежала, визжа, стыдясь своей наготы. И Подобед тоже спрыгнул, зарычал, помчался за ней к дому… Дверь перед носом захлопнулась, он в нее колотил и колотил, мрачно, без слов… А потом пошел назад к коню.
Ночью Лариса не могла заснуть, а Валерий сопел рядом, и полная рука жены заменяла ему подушку. Опять били на стене часы, но чужой их грозный бой теперь сходил на нет, становился даже привычным, ласковым… И уже привычной была тахта, продавленная другими телами, и свет торшера, и зеркало, в котором они отражались с Валерием… И постаревшее, незнакомое его лицо рядом… оно стало родным! Часы били и били, неестественно быстрым казался ход времени, и Лариса все не спала, прислушиваясь, различая в ударах перезвон новой жизни.
Хотя много в ней еще неясного было, пугающего, в наступающей этой жизни. На голом боку мужа глубокой бороздой тянулся шрам, выползал с поясницы на живот, чуть не к пупу… Мирный человек, электросварщик, всхрапнув, перевернулся на другой бок, прикрывая локтем боевую отметину. Лариса, разгадав первую тайну, тоже засопела, погружаясь в сон.
Но только она глаза закрыла, Валерий сразу глаза открыл. Потому что еще тайны были, кроме этой. И не на спине, не на боку у него они были написаны, глубоко в душе спрятаны… И вот Лариса заснула, а Валерий проснулся, его час настал! Поднял осторожно голову с руки жены и выскользнул из постели.
И бежал, неловкий, задыхающийся, в ночи, спотыкаясь на колдобинах, бежал, как мальчишка, со всех ног по спящему поселку. И, прибежав к дому с темными окнами, в дверь стучал – хитро, с перестуком, прислушиваясь, а потом забарабанил отчаянно, волнуясь, что в доме никого нет.
Открыли всё же ему. Легкие шаги донеслись, распахнулась дверь… Он сказал, утирая рукавом мокрый лоб:
– А я это… думал все, уехала!
– Испугался?
– Очень, Катюха.
– Да чего я вдруг, куда?
– Ситуация вроде изменилась, нет?
– Разве?
Катя только пожала плечами, пропуская его в дом.
– Тебе, что ли, все равно, что жена моя приехала? – не выдержал Валерий.
– Да нормально. Ну, жена.
– И как же все будет?
– Опять этим дурачком прикроюсь в случае чего.
– У тебя здорово получилось, Ларка не поняла ничего.
– И мне понравилось им прикрываться, – сказала Катя.
Он схватил ее в темноте:
– Я серьезно! Я не дурачок!
– Ну, как будет, так и будет. Ходить ко мне будешь… бегать по ночам, как заяц! – засмеялась Катя. – Или нет? Завяжем с этим делом?
– Так ведь не получится уже завязать, – отозвался Валерий.
– Любовь? – удивилась Катя.
Валерий все стоял, держа ее руку, не отпуская, прижав к губам.
– Ё-моё! – оценила она. – Да!
Погладила его по голове, как маленького, жалея:
– Эх ты… заяц с осколком в спине! Упадешь, смотри, в яму, ноженьки-то опять… раз! И отнимутся…
Он обрадовался:
– А ты… ты тогда медсестричкой опять станешь, опять ходить меня без костылей научишь!
– И ты опять будешь бегать!
– И в яму, в яму! Да, да! – Все тыкался растроганно ей в ладонь лицом.
Катя вздохнула.
– Не завяжешь с тобой, милый! – И, скинув привычно халатик, пошла, белея телом, куда-то в угол, заскрипела кровать. – Ты чего не ложишься, Валера?
– Потому что ты так ложишься… раз-два! Как будто ты за деньги.
– Ты разве мне платишь, скупой?
– А надо?
– А попробуй.
– А чего это я скупой?
– Богатый потому что.
– Да кто тебе сказал? – рассердился Валерий.
– Так к чему тогда вопрос, если бедный?
– Так к чему тогда ответ? Вообще, мы чего-то запутались, нет? – Валерий стоял посреди комнаты, не зная, что делать, задыхаясь в паутине слов.
Катя сжалилась, позвала его:
– Ложись, Валера. Ложись, распутаемся.
Он не заставил себя уговаривать, пошел к ней. Трудный, что и говорить, выдался у него денек, но Валерий справлялся, потому что делал все от чистого сердца. Оно у него, видно, большое было, сердце, полное любви, и любви этой, всякий раз настоящей, хватало на всех с избытком.
Двое его друзей тоже не спали в глухую ночь. В предрассветный уже час, бледнея лицами, сидели возле дома Кикотя, один говорил, рта не закрывал, другой слушал и увещевал по-хозяйски:
– Ну, идем, Андрейка, ладно! На своем месте ляжешь, где обычно… Пошли, спать-то осталось!
– А жить осталось?
– Так теперь, наверно, поживем, отвоевались?
– Ты умный, что ли, Фидель? А он сейчас подойдет и руку опять под пиджак – раз! А там у него дура с глушителем… Как?
– Да кто подойдет, кто? – спрашивал Кикоть, не ища смысла в ночных рассказах гостя, желая только довести разговор до конца.
– Он, этот! Двое их было, один в сторонке остался, а этот сразу ко мне… Меня уже убирать пора было как свидетеля!
– А ты?
– Да ускакал, конечно, верхом я был.
– Что ж ты видел такое, свидетель?
– Не слышал, именно видел! Не слышал, потому что глушитель. Но видел, как они из дома вышли, хорошо видел! Уже дело свое сделали и из калитки мне навстречу… А я на коне, влюбленный!
– А что за дом-то этот, чей?
– А жены моей.
– Так ты разве женат, Андрейка?
– Андрейка разведен.
– Значит, прежней жены дом?
– Нет, уже новой.
– Так не женат ты, ёлки-моталки!
Невозмутимый Кикоть, устав, кашлял сердито в кулак. Непонятные речи, странные… а главное, и конца не видно:
– Не женат, но, считай, женат!
– Это как же так?
Дальше – больше:
– Первую жену я тоже голую сначала увидел, а потом женился. В бане за ней подсматривал, еще мальчишкой был. А эта сама разделась и на коня ко мне прыг, даже не ожидал! Женюсь, женюсь, уже женат!
Кикоть не выдержал: