– Похвальное дружеское чувство…
– О, маркизу не выпала честь дружить с господином д’Артаньяном, иначе, возможно, де Вард возненавидел бы и его. Тогда у нас уже было бы смертоубийство!
– Как?! Он, что же, нападает и на друзей моего гасконца?
– Вспомните, государь: он дрался с Бражелоном, а тот был всего только сыном его друга.
– Да, я припоминаю, – раздражённо отозвался Людовик, слегка помрачнев при упоминании Рауля.
Де Сент Эньян мысленно обругал себя за то, что нечаянно вызвал неудовольствие повелителя. Он поспешил направить беседу в более безопасное русло:
– Жаль, что никого из четырёх мушкетёров не осталось в живых. Кто-нибудь из них непременно убил бы графа.
– Ещё жив Арамис, – глухо сказал король, всё больше мрачнея.
– Разве, государь? Но ведь он всё равно что мёртв: никто не знает, что с ним сталось.
– Я-то знаю, Сент-Эньян.
Граф поклонился, признавая превосходство монарха, и застыл в ожидании новостей, чувствуя себя при этом вполне по-королевски. Сам король тем временем, видимо, пришёл к какому-то решению, поскольку увлечённо начал:
– Послушай-ка меня… Этого самого Арамиса, ставшего аббатом д’Эрбле, а впоследствии – ваннским епископом и правой рукой Фуке, сейчас зовут герцогом д’Аламеда. Ты запоминаешь?
– Судите сами, государь: Арамис, д’Эрбле, д’Аламеда…
– Молодец! Знаешь, завтра он прибывает в Версаль в качестве испанского посла. Не удивляйся, прошу: хватит и того, что удивляюсь я сам.
– Слушаю, государь.
– Нужно, чтобы всем стало известно прошлое господина д’Аламеда. Ведь это, клянусь Богом, славное прошлое славного рыцаря. Следует воздать послу почести, как по-твоему?
– Я понял, государь, однако…
– Ты колеблешься?!
– Да нет же. Просто думаю, что для выполнения такой миссии мне не мешало бы самому прежде узнать что-нибудь из его прошлого.
– Ты прав. Ну, что ж… Да взять хотя бы бастион Сен-Жерве. Тебе известна его история?
– Я дворянин, ваше величество.
– Что с того?
– Подвиг на бастионе Сен-Жерве – честь и слава дворянства шпаги. О да, мне известна эта история.
– Вот и хорошо. Далее: под Шарантоном шевалье д’Эрбле застрелил герцога Шатильона.
– О-о!
– Из пистолета, запомни. А чуть позже на дуэли проколол плечо коадъютору.
– Господину де Гонди?.. Кардиналу де Рецу?!
– Ему. Думаю, этого тебе будет достаточно. Прочие его подвиги – не для широкой огласки. Справишься?
– Будет в точности исполнено.
– Дело как раз по тебе, а?
– Сущая правда, государь.
– Значит, завтра утром это будут знать все?
– Все, имеющие уши, ваше величество.
– Не сомневаюсь. И прежде всего – де Вард, не так ли?
– Прежде всего, государь?
– Непременно. Он должен стать главной твоей целью. И к тому же…
– К тому же?..
– Если у всех прочих ты волен вызвать простое любопытство, то у де Варда должен разжечь ненависть.
– К герцогу д’Аламеда?
– Как можно? Нет, не к господину д’Аламеда, не к послу, что ты! К Арамису. К тому самому Арамису, что помогал д’Артаньяну изводить его почтенного родителя.
– Я понял, государь.
– Тогда ступай, да хорошенько всё обдумай. Посол Карла Второго будет здесь завтра около полудня: его карету поручено сопровождать мушкетёрам де Лозена.
– Я не ошибусь, ваше величество, – поклонился де Сент-Эньян, удаляясь.
Оставшись один, Людовик XIV прошёлся по комнате; затем, усевшись на табурет, задумчиво произнёс:
– Быть может, де Вард справится с тем, что не сделала на Бель-Иле моя армия. Ясно одно: Арамис должен умереть…
А фаворит, спускаясь по лестнице, втихомолку рассуждал: «Чёрт меня побери, если я только что не взялся организовать банальное убийство! Хотя состряпать за сутки нового Витри не так-то просто в наше время. Будь что будет…»
XIII. Сделка
Мы уже видели, что Сент-Эньян с честью выполнил возложенное на него бесчестное поручение. В самом деле: двор оживлённо обсуждал загадочную личность герцога-мушкетёра. Что до графа де Варда, то он дрожал от едва сдерживаемой ненависти к человеку, на котором сосредоточилась вся его неутолимая злоба, делившаяся им ранее на пятерых. План Людовика XIV, таким образом, начал успешно претворяться в жизнь, но дальнейшее его развитие зависело от ловкости де Варда и воли Провидения.
Главное действующее лицо пьесы, разыгрываемой под сводами Версаля, отсутствовало во время сомнительного своего триумфа, никоим образом не входившего в его планы. Зато свидетелем его стал преподобный д’Олива, хорошо помнивший наказ начальника и ловивший поэтому каждое слово. От него, впрочем, и не требовалось особых усилий, чтобы раз десять услыхать повторяемое на все лады имя Арамиса. Это обстоятельство сильно взволновало иезуита, однако он был бессилен предпринять что-либо до встречи с генералом: двери посольских покоев охранялись швейцарцами.
Теперь, пожалуй, самое время вернуться к герцогу д’Аламеда, покинутому нами в кабинете суперинтенданта как раз в то время, когда он счёл нужным начать разговор по душам. «Давайте поговорим», – предложил он собеседнику, но эти простые слова, а в особенности – тон, которым они были произнесены, обещал больше, чем то, в чём заключалось спасение дюжины министров. Холодное, как лягушка, сердце Кольбера забилось сильнее, и он с трудом подыскал слова для начала этой жизненно важной для него беседы:
– Монсеньёр, теперь, когда основное дело улажено или почти улажено к обоюдному удовольствию обеих держав, я считаю возможным обсудить проблемы иного характера.
Арамис хранил молчание, руководствуясь поровну деликатностью и осторожностью. Кольбер, расценив молчание как признак участия и заинтересованности, продолжал с нарастающим воодушевлением:
– Военные действия, как это хорошо известно вашей светлости, сопряжены с чрезвычайными расходами. И расходы эти, случается, бывают не вполне оправданы даже при благоприятном исходе кампании: политические выгоды редко выражаются в звоне монет, но они, естественно, куда более желанны, чем многомиллионные контрибуции, которые могут быть и не под силу столь же истощённому войною противнику.
– Противнику, который, в дополнение ко всем убыткам, был ещё и побеждён, а в вашем случае наголову разгромлен, – вежливо уточнил посол.
– Да-да, – поспешно согласился Кольбер, опасаясь упустить нить разговора, – одним словом, эти деньги исчезают бесследно, как порох.
– Позвольте возразить, господин Кольбер. Как солдат, хочу указать вам на то, что порох, сгорая, производит выстрел. А как дипломат, напоминаю: любой выстрел имеет цель, не говоря уж о возможных жертвах.