Черный воздух. Лучшие рассказы - читать онлайн книгу. Автор: Ким Стэнли Робинсон, Джонатан Стрэн cтр.№ 69

– Что верно, то верно, – сказал я. – И даже в лагере есть свои развлечения. Все читали Достоевского и готовы поспорить об Эдмунде Уилсоне… Можно сказать, взяли все лучшее из обоих миров. Да, видимо, большинство из вас в какой-то степени «следопыты».

– Ты все время говоришь «вы», «вас», – заметила Сара. – А почему ты не с нами, Натан? Почему ты оставил науку?

Серьезный вопрос. Несколько лет мы шагали одной дорогой, а теперь наши пути разошлись, потому что я свернул в сторону. Я долго думал, как это объяснить, и наконец сказал:

– Может быть, потому что есть еще третий тип – теоретики. Потому что, не забывай, наука о поведении животных – это Очень Респектабельная Академическая Дисциплина. Она должна иметь какое-то оправдание своего существования на интеллектуальном уровне. Не можем же мы просто прийти в ученый совет и заявить: «Многоуважаемые коллеги, мы этим занимаемся, потому что нам нравится смотреть, как летают птицы, и мы очень любим ползать по кустам».

– Да уж, – рассмеялась Сара.

Я упомянул экологию и заботу о природном балансе, изучение популяций и сохранение видов, эволюционную теорию и прочие разъяснения по поводу того, почему жизнь на Земле именно такова, какова она есть, социобиологию и глубинные, унаследованные от животных, мотивы общественного поведения… Однако она возразила, что это, мол, все вполне жизненные заботы.

– Социобиология? – резко спросил я.

Сара вздрогнула.

Я признал, конечно, что да, действительно, есть немало интересных точек зрения, оправдывающих необходимость изучения животного мира, но для некоторых людей, утверждал я, они стали самой важной частью науки. Так прямо и сказал:

– Для большинства людей в нашем отделении теории стали важнее животных. Те наблюдения, что они накапливают в экспедициях, это всего лишь данные для их теорий. Их интересуют только доклады и конференции, а экспедиционной работой многие из них занимались просто в доказательство, что они на это еще способны.

– Как-то у тебя все цинично выходит, Натан, – сказала Сара. – А ведь циники – это всего лишь разочаровавшиеся идеалисты. Я очень хорошо помню, каким идеалистом ты был в прежние годы.

Я знаю, Фредс, что ты с ней согласишься: Натан Хау – идеалист. Может быть, так оно и есть. И то же самое я сказал ей:

– Может быть. Но отношения, царившие в биологическом отделении… Боже, меня от всего этого просто тошнило. Наши теоретики готовы были перерезать друг друга, защищая свои излюбленные теории, и при этом изо всех сил старались, чтобы это выглядело научно, хотя науки тут и в помине нет! Эти теории нельзя проверить, скажем, подготовив эксперимент и добившись повторяемости; нельзя выделить какие-то одни факторы, или изменить их, или управлять экспериментом – это просто наблюдения и хрупкие гипотезы, снова и снова. Но они все там вели себя так, словно они настоящие ученые – математическое моделирование, мол, и все такое – как химики или еще кто. Но ведь это лишь наукообразие.

Сара покачала головой.

– Ты все-таки слишком большой идеалист, Натан. Тебе нужно, чтобы кругом было совершенство. Но в жизни далеко не все так просто. Если ты хочешь изучать животный мир, надо уметь идти на компромиссы. А что касается твоей классификации, то лучше напиши о ней в «Социологическое обозрение». Только помни, что это всего лишь теория. Если ты забудешь об этом, то сам окажешься в плену своих рассуждений.

Определенный резон в ее словах был, но тут мы заметили пчел и, проследив, куда они полетели, последовали за ними по берегу реки. На этом разговор и закончился. Однако позже, когда мы, случалось, сидели по вечерам в палатке и Валери объясняла нам, насколько человеческое общество напоминает поведением муравьев – или когда приятель Сары, Адракян, пребывая в расстроенных чувствах от того, что ему не удавалось найти объект для наблюдений, пускался в долгие сложные рассуждения, словно он второй по значимости теоретик после Роберта Триверса, – я нередко ловил на себе взгляд Сары: она улыбалась, и я знал, что тоже заставил ее кое о чем задуматься. Говорил Адракян много и умно, хотя на самом деле он, на мой взгляд, ничего особенного из себя не представлял. Сложить все его публикации вместе – так, я думаю, никто бы не надорвался. Я никак не мог понять, что в нем нашла Сара.

Как-то раз, вскоре после того случая, мы с Сарой вернулись в среднюю долину, чтобы снова выслеживать пчел. Утро было совсем безоблачное – короче, классический гималайский поход в горы: сначала переходишь мост, затем пробираешься по валунам вдоль русла реки от одной заводи к другой, потом наверх через влажный лес и кустарник, по лужайкам, заросшим кочковатым мхом. Затем еще выше, через край нижней долины, и оказываешься в следующей, а там чистый, пронизанный солнцем рододендроновый лес.

На ветвях пылали цветы рододендрона, и от всего этого – от буйства розовых цветов, от длинных полос света, проникающих сквозь листву и падающих на грубую черную кору, оранжевые лишайники, ярко-зеленые папоротники – казалось, что движешься сквозь волшебный сон. А в трех тысячах футов над нами – белоснежное полукольцо вознесшихся в небо пиков. Впрочем, что я тебе рассказываю о Гималаях?..

Мы пробирались вверх по долине вдоль реки, и настроение у нас было отличное. Да и повезло нам почти сразу. За одним из поворотов реки с бурлящим порогом поток расширялся, образуя длинную заводь, и там, прямо над водой, с южной стороны высилась скала из желтоватого полосчатого гранита с большими горизонтальными трещинами. Огромные пчелиные гнезда не помещались в них и провисали вниз. Кое-где черные пятна на скале шевелились и сонно дышали, тучи пчел сновали у отвесной стены, занимаясь своими делами, и сквозь шелест воды до нас доносилось их томное жужжание. Все шло отлично. Мы уселись на освещенный солнцем камень, достали бинокли и принялись наблюдать за птицами. Еще выше, в следующей долине, прыгали на снегу граки, над пиками кружили бородачи, вокруг мельтешили вьюрки… И тут я заметил желтый всполох чуть больше калибри размером. На качающейся ветке перед скалой с гнездами сидела птичка-славка. Вот она метнулась вниз, к упавшему кусочку воска, тюк-тюк-тюк, и нет воска. Медовая славка. Я подтолкнул Сару локтем и указал в ту сторону, но она и так ее уже заметила. Долгое время мы сидели неподвижно и наблюдали.

Эдвин Кронин, руководитель последней экспедиции такого рода в Гималаях, одним из первых занялся подробным изучением этой птички, и я знал, что Сара хочет проверить его наблюдения и продолжить работу. Медовые славки – птицы очень необычные: они ухитряются жить за счет излишков воска в пчелиных гнездах, и помогает им в этом какая-то бактерия, обитающая у них в желудочно-кишечной системе. На такой пищеварительный подвиг вряд ли способно какое другое существо на земле, и для птицы это очень мудрый ход: огромный запас пищи, которая не интересует никого другого. Весьма достойный объект для изучения, хотя до недавнего времени на них почти не обращали внимания – как раз это Сара и намеревалась изменить.

Когда шустрая желтая славка скрылась из вида, Сара наконец шевельнулась, потом сделала глубокий вздох, наклонилась и, обняв одной рукой, чмокнула меня в щеку.