Спустя всего несколько часов мы доходим до Биаррица. Я смотрю на океан, простирающийся до самого горизонта, затем слева замечаю горную цепь.
– Смотри, – Жан-Люк указывает на самую высокую гору. – Это Испания.
– Ого, уже Испания! Кажется, что это недалеко.
Трудно оценить реальную высоту этих гор, над вершинами нависли облака, солнце пронизывает их яркими лучами, освещая зеленые пятна, окрашивая их в цвет лайма.
Я слышу, как к нам на большой скорости приближается машина.
– Ложись! – Жан-Люк приседает в высокой траве.
Мое сердце бешено стучит, пока я ничком лежу на земле.
– Все в порядке. Она уехала.
Звук мотора затихает.
– Впереди деревья, будет безопаснее укрыться там.
Я поднимаюсь, в ушах у меня стучит. До наступления темноты нам предстоит пройти еще пятнадцать километров, но мои туфли больно натирают пятки. Я проклинаю себя за то, что взяла с собой не разношенную обувь. Туфли на плоской подошве, и выглядели они надежно, а вся моя остальная обувь была слишком ветхой и неподходящей для походов на большие расстояния. Хочу остановиться и снять их, но боюсь. Я чувствую, что мои пятки стали влажными.
Жан-Люк идет впереди, пока мы не заходим туда, откуда нас не видно с дороги. Тут он берет меня за руку. Я пытаюсь улыбнуться, но вместо этого только морщусь. Пытаюсь идти дальше, но спустя полчаса боль становится невыносимой. Больше нет сил терпеть, и я останавливаюсь.
– Можем остановиться на минутку?
Он оборачивается и хмурится.
– У нас впереди еще долгий путь. Ты не можешь потерпеть еще часик?
Я борюсь с растущим чувством жалости к себе.
– Нет, – шепчу я. – Кажется, я натерла мозоль.
– Ладно, давай сделаем небольшой перерыв. Я снова покормлю Самюэля, пока он не спит.
Он снимает свой рюкзак, развязывает наволочку и садится, прислонившись к дереву, удерживая ребенка на коленях.
– Это ребенок или просто запахи деревни?
Я морщусь.
Жан-Люк наклоняется над ним и принюхивается, в этот момент младенец хватает его за волосы. Я наблюдаю, как Жан-Люк пытается выбраться. Затем он расстегивает хлопковый подгузник, вытирает им размазанные какашки и бросает в сторону. Потом он достает чистый подгузник из рюкзака. В это время я с замиранием сердца развязываю шнурки. Как только я снимаю первую туфлю, то замечаю багровое кровавое пятно на ее задней части.
Жан-Люк смотрит на мои ноги.
– Шарлотта, твои ступни! У тебя есть другая пара обуви?
Я качаю головой, мои глаза наполняются слезами. Какая же я идиотка!
– Вот, – он протягивает мне носовой платок. – Обвяжи его вокруг щиколотки. Дай мне свои туфли.
Я аккуратно снимаю первый носок и рассматриваю свою пятку. Кожа стерта, на ее месте огромное кровавое пятно. Теперь, когда я сняла орудие пытки, то уже не чувствую боли и думаю, не лучше ли будет пойти босиком.
Жан-Люк разминает кожу указательным и большим пальцами, ребенок лежит у него на коленях.
– Мы сделаем подушечку из носового платка. Надо было сказать, мы могли бы остановиться раньше.
Он возвращает мне туфли. Я решаю не обувать их, пока мы не решим вставать. Я знаю, что будет больно, даже если положить туда платок.
– Я покормлю Самюэля.
Он ищет в рюкзаке фляжку с молоком, чтобы перелить его в бутылочку.
– Можно я покормлю его в этот раз?
– Конечно. Извини. Я не хотел брать все на себя. Просто чувствую себя в ответе за него.
Он отдает мне ребенка и бутылочку.
Я переворачиваю ее, несколько капель падает на щеку малыша. Он начинает ерзать из стороны в сторону, и сложно заставить его взять в рот соску. Еще несколько капель падает ему на лицо.
– Это ведь коровье молоко?
– Да, другого нет.
– Мама сказала, что, будет сложно заставить его пить коровье молоко. Может, лучше подождать до следующей остановки?
– Не знаю. Хотя ждать, пока он проголодается, не лучшая идея. И прошло уже три часа. Попробуй держать его повыше, может, так ему будет легче глотать.
Последовав его совету, меняю положение и аккуратно засовываю соску в рот Самюэля. Он делает несколько глотков, но потом отворачивается так, будто молоко пришлось ему не по вкусу.
– Мне кажется, когда он проголодается, ему понравится.
Я глажу ребенка по щеке и даю ему свой палец. Маленький рот Самюэля крепко его сжимает.
– Мы могли бы сделать еще одну остановку через какое-то время.
– Да. Еще одну, тогда мы все сможем перекусить.
Жан-Люк снова кладет ребенка в перевязку. На этот раз Самюэль не такой сговорчивый: он извивается и стонет, пока Жан-Люк завязывает узел вокруг него.
– Ну же, малыш, – уговаривает Жан-Люк. – Впереди у нас длинный путь.
Я пытаюсь засунуть ноги обратно в жесткие кожаные туфли, пока Жан-Люк прячет грязный подгузник под камень.
Пока мы пробираемся дальше, стоны Самюэля превращаются в плач. Я и сама хочу заплакать – каждый шаг заставляет меня морщиться от боли. На меня накатывает паника, когда я пытаюсь осмыслить масштабы совершенного мной поступка. «Импульсивная» – слово, которым папа всегда характеризовал мой характер и был прав. Такая и есть. Но еще я храбрая. Глубоко внутри я знаю, что мы делаем правильную вещь. Вместе с Жан-Люком мы спасем этого ребенка, и это самое главное.
Как я жалею, что надела эти чертовы туфли.
– Жан-Люк, давай остановимся и приведем все в порядок.
Его глаза округляются от удивления.
– Мы в пути только несколько минут, Самюэль успокоится, когда мы продолжим идти.
Кивнув, я проглатываю подступающие к горлу слезы и наклоняюсь, чтобы снять туфли.
– Шарлотта, что ты делаешь?
Он останавливается, ребенок плачет еще сильнее.
– Буду идти в носках. Продолжай идти.
Земля на ощупь мягкая и пружинистая, я чувствую облегчение, когда туфли перестают впиваться мне в кожу. Только какой-нибудь камешек или палка время от времени впиваются в мои мягкие ступни. Плач ребенка постепенно стихает, он засыпает. Какое-то время мы идем в мирной тишине, и мое настроение начинает улучшаться. Все будет в порядке, думаю я, хотя есть пару вещей, в которых я не уверена.
– Жан-Люк, мы должны называть его Самюэль или Серж?
– Что?
– Самюэль действительно звучит по-еврейски.
Даже просто произносить вслух слово «еврейский» кажется преступлением, и я виновато смотрю на него. Он медлит с ответом и смотрит на меня.