Подорожник - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Алавидзе cтр.№ 14

Детский хохот (как, в принципе, и детский плач) – вообще абсолютно безжалостная штука: он обрушивается на тебя, как стихия, и крушит любое твое состояние на пути. Один момент – и ты уже окунаешься в этот хохот, омолаживаешься им и несешься с невероятной скоростью в этом потоке. Так нас всех на площади взрослых, посторонних, туристов, фотографов, рыночных торговцев, мамаш, засосало в этот водоворот. Все взрослые начали активно участвовать, подначивать «своих» детишек, бегать за ними в догонялки, ругаться друг с другом – площадь просто забурлила и переполнилась настоящими, живыми эмоциями.

А потом вдруг грянула страшная гроза, и все бросились врассыпную. Больше всего на свете я люблю бегать по лужам под проливным дождем. Но со мной был фотоаппарат, поэтому пришлось искать защиты в ресторанах. Меня приютили прекраснейшие рагацци из ближайшей пиццерии. Затащили прямо на кухню, где невероятно вкусно пахло базиликом и подгоревшим сыром.

Когда я уезжала из Венеции, то, расплачиваясь с владельцем палаццо, в котором мы останавливались, была удивлена дополнительными счетами.

– Это городской налог. Два евро с человека в день, – пояснил хозяин.

Ну черт с тобой. Городской налог. Что поделаешь.

– Но и это еще не все…

Начинается… Вот ведь канальи.

– Я еще беру собственный налог с красивых девушек, – и с этими словами владелец бросился на меня с объятиями и поцелуями.

И как только я поверила в собственную неотразимость, он добавил:

– Ты ведь оставишь про меня хороший отзыв в Интернете?

Вот, оставляю. Даже просто чтобы не портить отношения. Все равно же увидимся еще раз. Некоторые предпочитают видеть в староитальянском слове Venetia, ставшем затем Venezia, игру латинских слов venus etiam, «приходи еще».

Однажды в Венеции у меня случился очень лирический флешбэк.

Когда я училась в Москве на физтехе, в какой-то момент на втором курсе у меня стало очень и очень плохо с деньгами. Денег то есть не стало совсем. В связи с разными грустными семейными обстоятельствами и появлением предмета «теоретическая механика», который выбил у меня из рук отличную повышенную стипендию (это случилось ДО появления предмета «лабораторные работы по радиотехнике», который потом выбил у меня из рук и обычную стипендию тоже).

Изворотливость студента, который живет на стипендию, это поэзия в чистом виде. Муж до сих пор считает, что, когда мы познакомились в институте, я пала жертвой его невероятного брутального обаяния и интеллекта! Ха! К нему в общежитие каждые выходные приезжала мама и привозила еды на неделю! Так что я практически променяла свою девичью прелесть на хачапури.

Но, несмотря на свои печальные и голодные обстоятельства, каждый раз в день получения стипендии я шла в столовую и покупала себе одно пирожное. Слоеную булочку с шоколадом и орехами. Это был какой-то эталон счастья, недоступный сверкающий приз, залог того, что все будет хорошо. (Физтехи, я знаю, что вы все сейчас недоуменно поперхнулись, подождите минутку, я еще не закончила.) Я садилась у окна и, как надворный советник Подтыкин, наслаждаясь предвкушением и разжигая аппетит, наливала себе горячего чаю и медленно начинала есть. Ничто и никогда ни до, ни после этого не выносило меня на такие вершины экстаза, как этот ритуал.

Вгрызаешься с усилием в это невкусное, плохо пропеченное тесто, оно так трещит, лопается, при этом моментально все вокруг становится усыпано крошками, пока дойдешь до начинки, весь изговняешься с ног до головы; но зато внутри такое сладкое пахучее шоколадное нутро, иногда попадаются твердые орешки, но ты бросаешься на них с остервенением, и все это сливается в один совершенно непередаваемый сложносочиненный вкус. (У меня ощущение, что я только что в одном предложении полностью изложила свою биографию.)

И вот в Венеции, через десять лет после окончания института, я снова увидела их. Слоеные булочки с шоколадом и орехами. Предмет моего студенческого вожделения. Решила предаться разврату. Куплю сразу пять, нет, лучше десять. Буду есть, пока не отвалится печень.

И вот нет.

В венецианских пирожных под тончайшим воздушнейшим слоем теста лежит начинка из самого лучшего отборнейшего темнейшего нежнейшего (я знаю, что по всем литературным законам столько прилагательных в превосходных степенях – это преступление, но что я могу поделать? Оно все было именно такое) шоколада. Шоколада, который не надо ни грызть, ни жевать. Шоколада, который прямо во рту распадается не на жиры-углеводы, а непосредственно на гормоны счастья. Начинки там столько, что пухлые пирожные того гляди полопаются, а внутри цельный миндаль, слегка обжаренный до хруста.

Ну в какое сравнение с этим совершенством может идти мое сиротское отвратительное физтешное пирожное, в котором под слоем непропеченного теста микроскопическая капля шоколада с ароматом прогорклого подсолнечного масла и ошметками черного пережаренного арахиса?

Я съела одно, остальные оставила там, где жила. Потому что ориентир оказался сбит навсегда. Потому что, строго говоря, когда мы едим, то гонимся не за вкусом, а за катализаторами эмоций. И этот венецианский красавец надежд не оправдал.

Разница между этими двумя булочками – как между очень хорошей едой и моей детской надеждой на лучшие времена. Как между шоколадом в тесте и моей физтешной свободой. Как между самым лучшим в мире десертом и самым любимым, самым счастливым, самым неповторимым воздухом Долгопрудного.

Существуют люди (я сама не видела, но так говорят), которые утверждают, будто мы «едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть». Я считаю, что это какая-то особо опасная ересь, и таких людей избегаю.

Я вкусно поесть люблю, а людей, которые тоже любят, люблю еще больше. Чистосердечно считаю, что мир сильно сдал, когда во Флоренции приняли регламент 1330 года, который ограничивал любую трапезу двадцатью переменами блюд. Сильно сдал.

Поэтому, когда я бронировала путешествие в Южную Италию, то первым делом записалась в «Кулинарную школу Мамы Агаты», в крошечную деревеньку между небом и землей, в Равелло.

Равелло лежит высоко в горах над Амальфитанским побережьем. Этот город родился как продукт морского разбоя, опасности, жажды наслаждений и уединения. Амальфитанская аристократия, накопив достаточно средств пиратством и торговыми операциями и прячась от тревог этого мира, забиралась на самые высокие скалы. И по сей день здесь сохранились руины древних дворцов и виллы, сочетающие в себе разные стили – арабский, византийский, лангобардский. Сейчас это крошечный городок на холме, где все жители знают друг друга, каждый день звонит к обедне колокольня собора Святого Пантелеймона, а с террасы каждого дома открывается самый красивый в мире вид.