Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - читать онлайн книгу. Автор: Эрих Мария Ремарк cтр.№ 71

09.10.<1942. Беверли-Хиллз>

Драфтборд* спрашивал, могу ли я поехать в Нью-Йорк, — да, пожалуй. Парикмахер; костолом; Лонг; Гильберт с ортопедической растяжкой. После обеда Бабетта.

Вчера вечером работал*. Такое чувство, будто кость проглотил.

Милитаристские, милосердные, патриотические женщины. Маленькие актерки, как капитаны; глупые, как пробки, домохозяйки с важными лицами; приказы и т. д. Сотни различных мундиров. Мужчины вместо того, чтобы быть на фронте, моют посуду в фартуках в солдатских казармах, полные горячих патриотических чувств. Ярмарка тщеславия. Наша Пума среди них. Фрустрация находит себе выход: ВААК* и ВЕЙВЗ* — женские организации в армии и на флоте с полными воинскими званиями. Наконец, штатский Джонс стоит навытяжку перед своей женой, лейтенантом Джонс, которую он постоянно унижал.

Тихо веет осенний ветер по улицам, принося воспоминания о сборе винограда и зрелых ореховых деревьях.

Читаю рассказы Хемингуэя. Настоящий мастер.

Жизнь становится приятнее и все короче.

20.10.<1942. Беверли-Хиллз>

Вчера военный комитет и старый федеративный республиканский банк, дела почти сделаны. Жара. После обеда получил последнее разрешение в отделе полиции — могу ехать на вокзал и дальше к калифорнийской границе. Позже Бабетта. Несколько недель не спал с ней — не знаю, что она думает.

Днем катался на машине. Каньон Бенедикт. Голые горы; вдруг с высоты вид на Сан-Фернандо-Вэлли. Очень странный город, который напоминает о Швейцарии, Австрии. Проехал мимо бунгало в Беверли-Хиллз, Хилтс-авеню, 1050*, мимо тополей, которые с желто-бурой листвой стояли под шелковой синевой жаркого осеннего неба; мимо пустого проданного дома, дверь в который была открыта, и виднелась белая лестница. Думал о красном клубке собачьей жизни* без имен, о многих днях и ночах в ступоре и в блуждании в самом себе. Пума звонила днем, я не стал с ней разговаривать. Думал о годах жизни, снова промелькнувших мимо. Не так давно я должен был в воскресенье надевать в церковь шерстяные носки, они кусались, и уже так бесконечно давно мои собаки в последний раз лаяли в Порто-Ронко! Бледно смотрится будущее, лишь прошлое кажется жизнью — чем оно дальше, тем ярче и недостижимее становится. Ностальгия летит, как цапля. Будущее — черно-белое кино без желаний. Ностальгия, беловато-желтая, — это все, что остается. Мы — шелковичные черви, которым в коконе не суждено стать бабочками! Мы только ткем. Где-то далеко остается мягкий кокон прошлого, которое никогда не станет нашим, наше только «я», только это единственное «я», и каждое отлично от другого, даже если остается все тем же.

Видел в отделении полиции огромный цветной календарь. Какой-то ландшафт каньона с водопадом. Надпись: «Вечная красота!» Подпись: «Кладбище, крематорий». В центре великолепный ландшафт. Издание похоронного бюро и церковного погребального предприятия. Издают вполне невинно ежегодно такой календарь, чтобы вывешивать и испытывать от него радость.

11.11.<1942. Нью-Йорк*>

День прекращения огня. Взят Оран. Бои в Касабланке. Дарлан взят в плен. Приказ Дарлана: прекратить сопротивление. Приказ Петена: продолжать борьбу. Приказ Гитлера французским колониальным войскам: продолжать борьбу. Немцы и итальянцы вошли в неоккупированную Францию. Подкрепление вылетело в Бизерт из Сардинии и Сицилии.

Несколько дней назад слушал речь Гитлера. Говорил о том, что он не отступит.

Вчера на всякий случай послал Долорес* цветы. К вечеру Наташа. Позже с Зальцем в кафе «Рояль», еврейская кухня. Рубленая печень, селедка, кошерная утка. Потом у него купил рисунок Дега. Танцовщица, уголь и немного пастель. В «Уи-паризьен». Ночной клуб с баром; милая мюраль* фон Ламотт, парижские улицы в стиле Утрилло. Луис Бромфилд. Джордж Хоукинс. Энн*… Ламотт, как апаш в свитере, белый платок вокруг шеи. Габриэль*. Публика. Лайори Холман, певица, низкий голос, широкие жесты, с Улцерном, на которого она жаловалась.

Благодаря Наташе узнаю многое о здешних французах. Все довольно драматично. Сент-Экзюпери, который мучился от того, что же делать, но не верил в де Голля. Для ветеранов эмиграции немного ребячливо. Напоминает Пуму с ее Габеном. Французская борьба — французская болтовня. Что случилось с ними и Францией? Война проиграна с наименьшими потерями. Это честь Франции? Об этом нечего говорить; надо что-то делать. Эти эмигранты одного года. Речь идет обо всем мире, а не о Франции. Но они видят только свое.

Сегодня ланч с Линдлеем и Сенери в университетском клубе. Говорили о рассказах* и о романе*. Звонила Наташа. Была растеряна. Собиралась в церковь поставить свечку. Больше нет свечей для жертвы; Бог не милосерден. Он скорее всего целеустремлен.

Время брать себя в руки. Единственный путь все это выдержать — работать. Твердо и собранно, без потерь. И потом начать. Для того что сейчас происходит, есть другие.

23.11.<1942. Нью-Йорк>

Молодые розы от Райнер. Возвещая лепестками все природное — сосуды с пыльцой и форма расцвета. Призывают: «Возьми меня». Никто не может этого сделать. Большая часовая стрелка Господа, который ничего не продает. Пухлые воскресные газеты. Целые книги. Воскресные полудни с ними на диване. След родины. Родина — это расслабление. Вечером с Петер в «21». Немного больше доверия. Бемельманс на другом берегу. Покинул свое общество и пришел к некому Марку. Рассказывал. В пьяном состоянии как-то в тридцать седьмом или тридцать восьмом в Мюнхене обругал компанию нацистов и их фюрера. Еще один человек сидел вместе с ним, ему незнакомый. Оба схвачены. Б., как американец, был отпущен, — неизвестный в концлагерь. Оба в тюрьме; Б. вспоминает большие ладони незнакомца, просунутые через решетку: «Я хочу еще есть». Он отдал ему свой чечевичный суп — это было последнее, что он о нем знает.

Русские прорвались под Сталинградом: пятнадцать тысяч немцев убито; тринадцать тысяч взято в плен. Если это правда, то это поворотный пункт. До этого как будто немцы не попадали в плен. Англичане перед Эль-Агейла; американцы перед Тунисом и Бизерте. Не решаешься в это верить. Но то, что они уже не могут как следует обороняться в Африке — значит, что они точно знают о грядущих наступлениях.

12.12.<1942. Нью-Йорк>

Вчера отнес первые двести страниц* Коллерсу. Цветы — белые, маленькие орхидеи — для Эстреллы. Вечером с Петер ужинал в «21». Позже звонил Наташе. Заехал за ней. В «Морокко». Болтали. Старая игра. Она не хочет верить в истории о реинкарнации. В Египте, раб и белая женщина, в России в 1812 торопливая встреча в Москве, французский офицер, молодая русская, которая потом увядает в огромном дворце с каким-то бородатым великаном, вспоминая иногда о том французе, который печально и одиноко умер под Березиной. «А теперь? Теперь наконец вместе?» Нет, только наполовину. Одна половина жизни. Полностью она осуществится в следующей реинкарнации. Мы, дети, будем расти по соседству. Мы будем играть в саду, где не сможем видеть друг друга, только слышать, так как забор слишком высокий. Я буду несколько лет перепрыгивать с ящика, на который я буду вставать, чтобы заглядывать через забор. Ты будешь разочарован, когда позже увидишь меня на улице, потому что тебе казалось, что я намного выше. Мы поженимся в семнадцать и двадцать четыре. Доживем до восьмидесяти и будем все еще любить друг друга.