От первого лица - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Коротич cтр.№ 57

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - От первого лица | Автор книги - Виталий Коротич

Cтраница 57
читать онлайн книги бесплатно

Заграничные жизни удаются или не удаются, но это совершенно другие жизни, которые в большинстве случаев начинаются с нуля, с ничего, с пшика. Многие очень стараются, чтобы этот пшик был замечен, но удается это нечасто, а равноправно стоять на всемирном базаре можно лишь в том случае, если твой товар лучше, чем у других.

Все это трагично. Я знаю очень много хороших людей среди эмигрантов в Америке, но не раз видел, как даже хорошие, очень добрые люди отдают остаток душевных сил на притирку к совершенно непонятному им миру и мало кто умеет разговаривать с этим миром на равных. Проблема нового дома вообще универсальна. Моя старенькая мама всю жизнь разделила между Ростовом, Харьковом и Киевом. В Киеве она прожила дольше всего, около шестидесяти лет. Переезд ко мне в Москву стал для нее эмиграцией со всеми тревогами и неудобствами этого состояния. Мало кто, как черепаха, умеет таскать свой домик на спине вокруг света и везде чувствовать себя комфортно.

Я родился и вырос в городе, это естественная среда моего обитания. Мне приходилось сменять города; так птицы меняют свои леса. Но деревья в лесах были похожи, и звери у подножия деревьев тоже. Эмиграция – это когда между городом и деревней, или – из одного народа в другой. Писатели-эмигранты для меня – это не только Бунин с Набоковым. Это и Есенин с Шукшиным…

В Бостоне я подружился с замечательной семьей эмигрантов, интеллигентнейших людей, Львом Стейнмецем и Ингой Каретниковой. Удивительно образованные, умеющие поделиться своими знаниями люди закрылись в доме, как в ракушке, избегая лишних контактов, привыкнув к Америке, отгоняя от себя мысли о России как стране, куда можно вернуться. Есть и такие, хоть очень немного, вжившиеся в чужую страну, нашедшие себя в ней. Это самые счастливые. У меня самого все не так, я всегда ношу с собой все свои знания и причуды, так сложилось, что я вообще не очень остро воспринимаю состояние чужестранства… Когда-то у меня спросили о любимой стране и, к возмущению многих, я ответил: «Европа, Россия, Украина». Все три эти земли мне понятны и близки, они перетекают одна в другую, а родной язык, память, привычки я ношу с собой, но это связывает меня с другими людьми, а не отдаляет от них. Когда мне предложили поработать за океаном, я на это время избрал Бостон, самый европейский из американских городов. Всегда я покупал билет из дому в оба конца, но вот если мир устроен, как палата в сумасшедшем доме, с дверью, открытой лишь в одну сторону, тогда в нем неуютно. В таком мире я бы не стал счастлив…

Перестройка разгребла страну на множество чиновничьих вотчин, она возбудила национализм и страх оказаться там, где тебя не любят. Эмигранты блуждают по Киеву и Свердловску, а расстояние между соседними Ереваном и Баку оказалось куда большим, чем между Москвой и Нью-Йорком. Ощущение эмиграции, чужбины может достать и дома или при перемещении из одного бывшего советского народа в другой.

Администрация Горбачева, а затем и ельцинская администрация составлялись в Москве из приезжих. Самых разных людей срывали с привычных мест, переселяя в столичный Вавилон, давая им власть над теми, кто жил и работал здесь десятилетиями. Бедняга Шеварднадзе (грузин) оказался в одном из самых элитных окружений – в Министерстве иностранных дел, а уралец Ельцин – в Московском горкоме партии, где привыкли считать столицу государством в государстве. Ставрополец Горбачев тоже прибыл не из Пажеского корпуса. Те, кого в Москве звали «лимитчиками», то есть приезжими, получившими право пожить здесь в рамках некоего лимита, вопреки правилам заняли немало самых мягких кресел и создали вполне эмигрантскую ситуацию. Мне многие москвичи жаловались на это, считая меня своим, поскольку еще в бытность киевлянином я подолгу жил в Москве, женился здесь, работал секретарем писательского Союза. Интересно, что окающего ярославца Александра Яковлева тоже воспринимали как москвича, прижились многие актеры, журналисты. Но Лигачеву всегда напоминали, что он сибиряк, парвеню, выскочка, да и Ельцина всегда числили пришлым. Грека по национальности Гавриила Попова без проблем избрали мэром Москвы вопреки многим коренным русакам, козырявшим национальностью как доходной профессией. Большие города – организмы особенные, с одной стороны, не располагающие к ограниченности, а с другой – воспитывающие своих собственных провинциалов.

Горбачева часто попрекали его акцентом, манерами его супруги, часто говорили о нем панибратски. Однажды на встрече с главными редакторами он оглядел нас и воскликнул: «Ведь из разных мест мы приехали, а делаем одно общее дело!» Это было еще одно прекраснодушное заблуждение милейшего Михаила Сергеевича…

В конце президентства он начал многое понимать, по-иному видеть многих людей. Корреспондент «Независимой газеты» Караулов, бравший у Горбачева интервью перед самой его отставкой, рассказывал мне, что Михаил Сергеевич вдруг посерьезнел и сказал, что по многим причинам он так и не научился ценить независимых людей. «Как обидно, что я не смог в полной мере использовать таких людей, как Коротич, достичь абсолютного взаимопонимания с ними…»

Опять ошибка. Никого не надо использовать. Никому нельзя позволить использовать себя. Если уже это общее дело, то надо совершать его от всей души и вместе с теми, кому веришь. Лет десять подряд Горбачев был эмигрантом в стране, созданной коммунистами. Разрушив ее, он оказался в положении человека, принесшего неведомую болезнь на остров. Сегодня он все на том же острове. И все так же одинок на нем, потому что остров этот все менее обитаем.

У меня много знакомых в провинциальном американском штате Висконсин (когда-то, в первую свою американскую поездку более тридцати лет назад, меня туда запроторил Госдепартамент, и многие знакомства с тех пор только окрепли). Там в городе Медисон я несколько раз встречался и спорил с забавным эмигрантом-украинцем, местным врачом-рентгенологом, всегда дрожащим от страха. Он провез этот страх сквозь беженские лагеря в Западной Германии, через которую бежал с Украины в конце войны, через Мюнхен, где пришлось отсиживаться в клоповниках, созданных для «перемещенных лиц без гражданства», через годы учебы, когда приходилось выпрашивать займы на учебу и по центу копить деньги на отдачу. Он на всю жизнь врастил в себя гибельный страх перед любой властью. У него, бедняги, давно уже нет ни своей земли, ни своей страны, он вечно в гостях; даже если его зовут к столу, он боится расколоть хозяйскую чашку. Человек этот никогда не вызывал во мне протеста, мне его жаль и все тут. Жаль супругу его, провинциальную даму, никогда не бывшую на равных с американскими соседями (не потому, что соседи были плохими, – она их боялась и не чувствовала себя им ровней никогда). Рентгенолог-украинец и его супруга – давно уже американские граждане, но они трясутся перед Америкой, не любят ее и в то же время боятся, что кто-то узнает об этом и заподозрит их в нелояльности. Забавно, в их отношении к Америке я уловил что-то от страха людей, прошедших в бывшей нашей стране сквозь мелкое сито политических чисток и с тех пор никогда не пришедших в сознание. Как бы там ни было на самом деле, они всегда боятся быть заподозренными в непатриотичных мыслях и все твердят, что с эмигрантов особый, жестокий спрос. Их уже никто и за эмигрантов не считает, но они боятся и прежнего своего отечества, и нынешнего, готовые угодить кому угодно, только бы их оставили в покое.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию