Правда, после известия о починке телеграфа в городе началось паломничество на почту, но на дверях ее прибили объявление, собственноручно Иваном Александровичем подписанное: «Телеграфный аппарат реквизирован в обоз Преображенского полка до конца месяца».
Кто-то начал протестовать, как же, мол, это так, но уже на следующий день воцарилось прежнее безмятежное спокойствие, и полицейский караул, выставленный у желтого домика почты, недоумевал, зачем его тут держат: «Мороз трещит, стоим, братцы, зазря у этого объявления. Уже все посмотрели, по второму разу, поди, не пойдут!»
Тобольск был далеко, но все же не на другой стороне земли. В теплое время года туда добирались за несколько недель, но сколько времени для этого потребуется зимой и самому Ивану Александровичу было непросто определить.
Татьяна Афанасьевна, узнав от мужа, что полк отправляется в Тобольск, потихоньку перекрестилась:
– Спаси их, Матерь Божия, спаси и сохрани этих безумцев… Как же вы, Иван Александрович, такое допускаете?!
Впрочем, на этот раз ему довольно быстро удалось убедить супругу в том, что ничего другого и не остается делать, кроме как отпустить их на общее благо.
Князь Ипсиланти сам объявил новость солдатам, собирая батальоны по очереди. Долгих уговоров не потребовалось. Чтобы поднять боевой дух в полку, достаточно было сообщить им о том, что царь в Тобольске и приказывает им идти к нему.
– Государь вернется в Петроград во главе Преображенского полка! – были последние слова князя, обращенные к сильно поредевшему войску. Конца своей фразы он не услышал, потому что мощный хор подхватил:
– В Петроград! В Петроград! Да здравствует государь!
В день отправления старший адъютант отыскал князя Ипсиланти, обходившего с инспекцией полковые орудия:
– Господин полковник, разрешите обратиться! Вас с утра ждет один человек, требует допустить прямо к вашему превосходительству.
– Кто это?
– Местный сапожник, он уже несколько часов стоит у штаба и повторяет, что должен лично поговорить с вами.
Это действительно был сапожник, который пришел, чтобы попроситься в поход вместе с полком. Государь наш батюшка, дескать, призвал всех своих верных слуг на помощь, и он, Борис Черняев, не может оставаться в Вахитино, подбивая подметки.
– Ради всего святого, да кто вам такое сказал?! Государь император по-прежнему у власти и не нуждается в ничьей помощи! Кто распустил эти слухи?
Но немолодой уже сапожник продолжал настаивать на своем. Не такой он дурак, чтобы не понять, что в Тобольске что-то неладно. Он умолял полковника принять его в свой полк и повести в бой, а воевать он умеет, он еще по молодости с турками воевал, а потом ранен был на японской…
Князю пришлось призвать на помощь весь свой дар убеждения, чтобы успокоить странного визитера. Он рассказал ему о своей последней поездке в Царское Село, об акварелях великой княжны Анастасии, о возможной свадьбе княжны Марии, о великом милосердии царицы, которая пожертвовала свои драгоценности иконе Владимирской Божьей Матери, чудотворной иконе, которая когда-то остановила полчища Та мерлана и принесла победу России.
– А наследник? Наследник что же? – допрашивал увлекшийся Борис.
Когда старший адъютант явился, чтобы поставить подпись на очередной приказ, он увидел, что князь Ипсиланти и сапожник сидят рядом и курят сигары. Князь продолжал рассказывать о царской семье, будто бы только что оставил дворец. Он говорил с Черняевым как со старым другом, сетовал на то, что его величество слишком суров со старшими дочерями, Ольгой и Татьяной, а царица чрезмерно балует Алексея – наследник престола не должен быть изнеженным…
Договорились они на том, что, как только полк прибудет в Петроград, князь пошлет телеграмму в Вахитино и вызовет Бориса к себе.
– Не удивляйтесь, майор, эти люди и есть наша великая империя, – сказал полковник после своему старшему адъютанту, изумленному такой снисходительностью обычно столь сдержанного князя.
Борис вернулся домой совершенно успокоенным и разрешил дочерям пойти посмотреть на солдат, покидающих город, продолжая думать об Ольге и Татьяне, о том, как им, бедняжкам, несладко при таких притеснениях в свои двадцать лет.
– Царь, он тоже понимать должен, молодежь – она молодежь и есть, – приговаривал он, вколачивая гвозди в сапоги Гришки-татарина, мясника.
Преображенский полк выступил маршем на Тобольск в последнее воскресенье февраля.
В Вахитино месяц шел за месяцем без всяких известий, а Борис томился от ожидания и грустнел. Его жена заметила, что каждый день после ужина он стал уходить в мастерскую, откуда слышался стук молотка и его бормотанье. Она попыталась выведать, что за таинственную работу нашел себе муж, но тот не пускал ее внутрь, повторяя снова и снова: «Потерпи, скоро увидишь…»
Однажды вечером, уже в апреле, Борис позвал жену к себе и показал ей пару сапог невиданной красоты. Тр удно было поверить в то, что они были сделаны этими самыми руками. Белые с красным кантом, головки у гвоздиков золоченые, а подковы и носочки – серебряные. Борис увидал их в книжке своего младшего сына: на картинке верхом на лошади сидел какой-то важный барин, по всему видать царь или король, и на нем были в точности такие сапоги.
– Андрюха, прочти-ка мне вслух, что тут написано, – попросил он сына, тыкая пальцем в подпись под картинкой.
– На-по-ле-он в Ва-тер-лоо.
Анна, увидев сапоги, так и обмерла, округлив глаза:
– Да ты ли их сделал? Для кого? На кого ж такую красоту надеть можно?
– На государя-батюшку, на кого ж еще.
На следующий день ожил телеграф и вахитинский почтмейстер напряг глаза, чтобы рассмотреть, что написано на узеньких полосках голубой бумаги: «Царь конвоем Тобольске тчк Республика Советов приветствует товарищей Вахитино тчк Тобольский Совет рабочих крестьянских солдатских депутатов тчк».
Глава вторая
Если так напряженно прислушиваться к стрельбе, можно сойти с ума. Целыми днями белые обстреливали город, и звуки канонады раздавались все ближе и ближе. Караульный шепотом рассказал Харитонову, что в двух домах на набережной ударной волной выбило все стекла. Господи, такая духота даже вечером! А окна открывать запрещено. И караульному, молодому парню по имени Дмитрий, отвечать на вопросы тоже запрещено, хотя изредка он все же уступает мольбам бывшего царского повара. Снизу слышен мерный и тяжелый шаг охранников, из кухни доносится неприятный запах вареной фасоли, из прихожей потягивает дымом солдатской трубки. Кажется, этот Дмитрий все чаще заглядывается на Марию. Похоже, из всех охранников царской семьи, перевезенной из Тобольска сюда, в Екатеринбург, в реквизированный большевиками дом инженера Ипатьева, лишь он один чувствует себя не в своей тарелке. Если бы можно было снова оказаться в Тобольске! Там так легко дышалось, все вокруг были предупредительны и, казалось, желали им добра. Частенько охранникам приходилось прекращать прогулку раньше положенного часа, потому что на улице собиралась толпа из желающих поцеловать руку своему государю. В том затерянном в Сибири городке царственным узникам казалось, что они почти на свободе.