Таков был исход этой бессмертной военной операции, по отзыву военных специалистов, – одной из самых прекрасных и необыкновенных, о которых упоминает история. Жубер, преследуя Альвинци, захватил 7 тысяч пленных; в день сражения при Риволи было взято еще 6; Ожеро захватил 2 тысячи; тысячу взяли перед Вероной и еще несколько сотен в других местах. Дивизия Массена двигалась и сражалась без отдыха в течение четырех дней. Бонапарт по справедливости писал, что его солдаты превзошли своей быстротой столь восхваляемые легионы Цезаря. Понятно, почему позже он присоединил к имени Массена титул Риволийского. Дело 14 января назвали сражением при Риволи, а 16-го, у Мантуи, – сражением при Ла Фаворите.
Итак, опять в течение трех дней Бонапарт взял в плен или вывел из строя половину неприятельской армии, поразил ее, можно сказать, громовым ударом. Австрия совершила последнее усилие, и Италия теперь принадлежала Франции. Вурмзеру, отброшенному в Мантую, не оставалось никакой надежды; он уже съел всех своих лошадей, болезни вместе с голодом мало-помалу уничтожили весь гарнизон крепости. Дальнейшее сопротивление было бы бесполезно и противно человечности. Старый маршал дал уже доказательство благородной храбрости и редкого упорства и мог теперь подумать о сдаче. Он послал к Серюрье парламентером одного из своих офицеров, Кленау. Серюрье отослал его к главнокомандующему, который прибыл на переговоры лично. Бонапарт, закутанный в плащ и не желая быть узнанным, слушал обсуждение условий сдачи между Кленау и Серюрье. Австрийский офицер долго распространялся о средствах, которыми располагал его генерал, уверяя, что у него продовольствия хватит еще на три месяца. Бонапарт, не раскрывая плаща, подошел к столу, взял бумагу с предложениями Вурмзера и молча написал на ее полях несколько строк, к крайнему удивлению Кленау, ничего не понимавшего в поступке незнакомца. Тогда Бонапарт встал, раскрылся и подошел к Кленау. «Вот условия, – сказал он, – которые я соглашаюсь дать вашему маршалу. Если бы у него оставалось еще на две недели продовольствия и он думал бы сдаться, то не заслуживал бы почетной капитуляции. Только крайность заставляет его посылать вас сюда. Я уважаю его возраст, мужество и несчастья. Отвезите ему мои условия; выйдет ли он из крепости завтра, через месяц или шесть месяцев, я их не изменю. Он может держаться столько времени, сколько того требует его честь».
Тогда, по этим выражениям, Кленау признал знаменитого полководца и срочно отправился с предложенными им условиями к Вурмзеру. Старый маршал был полон благодарности, видя такое великодушие молодого противника. Ему дозволяли беспрепятственно выйти из крепости со всем штабом, мало того – с двумястами кавалеристами и пятьюстами пехотинцами по его выбору и шестью орудиями. Гарнизон крепости должен был быть препровожден в Триест и там обменен на французских военнопленных. Вурмзер поспешил принять условия и, в качестве свидетельства своей признательности французскому главнокомандующему, сообщил о составленном в Папской области заговоре с целью отравить его.
Вурмзер должен был выступить из Мантуи 2 февраля (14 плювиоза). Оставляя Мантую, старый маршал утешал себя тем, что отдаст шпагу лично победителю, но встретил только храброго Серюрье, перед которым и должен был дефилировать со всем штабом: Бонапарт уже отправился в Романью наказать папу и поколебать тем власть Ватикана. Его тщеславие, столь же дальновидное, как и его гений, не походило на тщеславие обыкновенных личностей: он предпочитал отсутствовать на месте триумфа.
Со сдачей Мантуи Италия была окончательно покорена и кампания окончена.
Если теперь окинуть ее одним взглядом, то воображение отказывается объять такое число сражений, такую глубину планов и огромность результата. В течение десяти месяцев три грозных неприятельских армии были уничтожены армией, численность которой при открытии кампании не превосходила 30 тысяч человек, подкреплений же в пополнение своего урона она получила примерно 20 тысяч. Итак, приблизительно 55 тысяч французов разбили более чем 200 тысяч австрийцев, захватили у них 80 тысяч пленных, вывели из строя более 20 тысяч солдат; дали двенадцать полевых сражений, сразились в более чем шестидесяти стычках и перешли в виду неприятеля несколько рек. Когда война – лишь грубая механическая рутина, ограничивающаяся тем, чтобы давить и бить врага, она мало достойна внимания истории, но когда массами людей управляет одна обширная мысль, которая развивается среди военных громов с такой же отчетливой ясностью, как мысль Ньютона или Декарта в тиши их кабинетов, тогда это зрелище так же достойно философа, как и государственного и военного человека; если, кроме того, это высшее проявление силы в отождествлении армии с одной человеческой личностью служит покровительству и защите благородного дела свободы, тогда это зрелище делается настолько же нравственным, насколько и великим.
Теперь Бонапарт составлял новые планы; он шел на Рим, чтобы, покончив со смутами этого клерикального двора, обратиться уже не на Адидже, но на Вену. Его успехами война переносилась на ее настоящий театр – в Италию, откуда можно было устремиться прямо на родовые земли императора. Подвиги Бонапарта заставили правительство понять, с какой пользой могут быть применены требуемые им подкрепления, и теперь уже он мог идти на Вену и предписать славный мир от имени Французской республики. Конец кампании вновь оживил все надежды, которые возбудило ее начало.
Риволийские трофеи привели в восторг патриотов. Повсюду говорили о 22 тысячах пленных и ссылались на свидетельство миланских властей, делавших им смотр и проверявших их численность, чтобы опровергнуть все сомнения злоумышленников на этот счет. Сдача Мантуи также удовлетворяла общей радости. С этой минуты завоевание Италии считали уже окончательным. Курьер с этими известием прибыл в Париж. Немедленно собрали весь гарнизон столицы и обнародовали новости при свете факелов, звуках музыки, среди радостных криков всех преданных своему отечеству французов.
Дни навсегда славные и желанные для нас! В какое другое время наше отечество было столь прекрасно и могущественно?! Грозы революции, казалось, успокоились, ропот партий затихал, как последний шум бури; на него наконец смотрели как на неизбежное условие существования свободного государства. Промышленность и финансы выходили из страшного кризиса; земля страны, перешедшая в руки людей, ее обрабатывающих, становилась плодоносной. Буржуазное правительство управляло республикой с умеренностью, а наследовать ему были призваны лучшие люди страны. Франция на вершине своего могущества простиралась от Рейна до Пиренеев, от моря до Альп. Голландия и Испания присоединяли к ее кораблям свои. Чудесные армии с бессмертной славой развевали ее трехцветное знамя против всей Европы.
Двадцать героев, различных характером и талантами, похожих друг на друга только возрастом и мужеством, вели ее солдат к победе. Гош, Клебер, Дезе, Моро, Жубер, Массена, Бонапарт стояли рядом. Сравнивали их заслуги и таланты; но никто, как бы проницателен он ни был, не мог бы указать в этом поколении героев будущих несчастливцев или преступников; и кто мог бы определить, что один умрет во цвете лет от неизвестной болезни, другой – от мусульманского кинжала или неприятельской картечи, третий, наконец, подавит свободу… Все они казались столь великими, чистыми, счастливыми, полными будущности! Это была лишь минута, но в жизни народов, как и в жизни отдельных людей, важны именно подобные минуты. Теперь Франции предстояло возвратить себе только довольство и спокойствие – свободу и славу она уже имела!..