История Французской революции. Том 3 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 187

Брюн одновременно командовал и батавской, и французской армиями; в его распоряжении находилось не более 7 тысяч французов и 10 тысяч батавских войск под командованием Дендельса. Брюн направил батавскую дивизию в окрестности Гельдера, а французскую расположил около Харлема. Аберкромби, высадившись, встретил голландцев в Гроте-Кетене, оттеснил их и успел обеспечить высадку своих войск. Голландцы при этом не выказали недостатка в храбрости, но не были достаточно искусно управляемы, и им пришлось отступить. Брюн присоединил их к себе и отдал приказ скорейшей атаки.

Население Голландии выказывало в отношении французов всяческое расположение. Национальные гвардейцы сами предложили охранять крепости, что позволяло Брюну мобилизовать новые войска. Он притянул к себе дивизию Дюмонсо в 6 тысяч человек и решил атаковать лагерь англичан в первых же числах сентября. Лагерь этот представлял грозную позицию: это был Зип, бывшее болото, высушенное голландской предприимчивостью и представляющее собой обширную местность, пересеченную каналами и покрытую изгородями и жилищами; ее заняли 17 тысяч англичан, очень хорошо на ней укрепившись.

Брюн мог их атаковать всего лишь с 20 тысячами человек, чего явно было недостаточно. Он пошел в наступление 8 сентября (22 фрюктидора) и после упорного сражения был вынужден отступить и отойти к Амстердаму. Теперь он уже не мог воспрепятствовать соединению всех англо-русских сил и, чтобы вступить в новое сражение, должен был ждать образования новой французской армии.

Утверждение англичан в Северной Голландии повлекло за собою событие, которого следовало опасаться всего более, – потерю голландского флота. Тексел не был заперт, и английский адмирал Митчелл мог пройти через него со всеми своими парусами. Весь голландский флот перешел в руки англичан, что стало для них огромной победой.

Эти вести одна за другой пришли в Париж и произвели там впечатление, какого и следовало ожидать: они увеличили брожение партий и, главное, разнузданность патриотов, которые с большим жаром, чем когда-либо, требовали применения революционных мер. Свобода, возвращенная газетам и клубам, значительно увеличила число последних. Остатки якобинской партии собрались в бывшей зале Манежа, где заседали первые собрания; хотя закон воспрещал народным обществам проводить собрания, тем не менее общество Манежа назначило себе под другими названиями президента, секретаря и пр. В него входили экс-министр Бушотт, Друэ, Феликс Лепелетье, Арена, то есть все ученики или сообщники Бабёфа. Они взывали к праху Гужона, Субрани и к жертвам Гренельского лагеря; требовали наказания палачей народа, обезоружения роялистов, поголовного ополчения, устройства на публичных площадях оружейных мастерских, возвращения пушек и пик национальным гвардейцам, а также обвинения прежних директоров, которым и приписывали все последние поражения.

Когда пришла весть о сражении при Нови и голландских событиях, бешенство не знало пределов: на генералов обрушились оскорбления; Моро называли слепым; самого Жубера, несмотря на его геройскую смерть, обвиняли в потере армии; его молодая супруга, а также Семонвиль и Талейран, которым приписывали этот брак, были осыпаны оскорблениями. Голландское правительство также обвиняли в измене; говорили, что оно составлено из аристократов, приверженцев штатгальтера, врагов Франции и свободы. «Газета свободных людей», печатный орган той же партии, которая собиралась в зале Манежа, повторяла все эти декламации.

Такая разнузданность наводила на некоторых ужас; боялись повторения сцен 93 года. Так называемые умеренные, те, кто вслед за Сийесом имели похвальное намерение спасти Францию от ярости партий, дав ей вторую конституцию, негодовали против разнузданности новых якобинцев. Особенно же боялся их Сийес и высказывался против них со всей живостью своего характера. Новые якобинцы и в самом деле могли казаться грозными, потому что, независимо от крикунов и крамольников, расточавших всю энергию в клубах и газетах, имели более храбрых, более могущественных и, следовательно, более опасных сторонников в самом правительстве.

Все патриоты в советах, не допущенные в советы в прошлый раз, в более умеренных выражениях повторяли почти то же, что говорилось в обществе Манежа. Они не желали подвергаться риску новой конституции, с недоверием смотрели на людей, желавших взяться за это дело, и опасались, что последние будут искать в генералах поддержки своим планам; сверх того, они хотели, с целью избавить Францию от опасности, прибегнуть к мерам, подобным мерам Комитета общественного спасения.

Старейшины, более умеренные вследствие своего положения, мало разделяли эти мнения; но их горячо поддерживали двести членов Совета пятисот; в числе последних были не только такие горячие головы, как Ожеро, но и благоразумные и просвещенные люди, например Журдан. Оба эти генерала придавали значительный вес в Совете пятисот партии патриотов. В Директории партия эта имела два голоса: Гойе и Мулена. Баррас оставался в нерешительности; с одной стороны, он остерегался Сийеса, который оказывал ему весьма мало внимания и считал его окончательно испорченным; с другой – боялся патриотов и их излишеств.

Патриоты нашли поддержку в правительстве в лице Бернадотта. Этот генерал высказывался значительно реже, чем большая часть генералов Итальянской армии; нужно вспомнить, что его дивизия по прибытии к Тальямен-то поссорилась с дивизией Ожеро по поводу обращения «господин», которое она заменила словом «гражданин». Но честолюбие делало Бернадотта подозрительным; ему неприятно было видеть доверие, оказываемое Жуберу партией реорганизации; он предполагал, что после смерти этого генерала вспомнят о Моро, и это-то обстоятельство вооружало его против планов реорганизации и заставляло присоединиться к патриотам. Те же расположения выказывал и генерал Марбо, комендант Парижа, горячий республиканец.

Таким образом, мы видим двести депутатов, во главе которых стояли два знаменитых генерала; газеты и клубы; значительное число скомпрометированных людей, способных на что угодно, – всё это могло вызывать опасения; и хотя партия монтаньяров не могла возродиться вновь, но понятно, какого рода опасения она могла внушать людям, полным воспоминаний 1793 года.

Были не слишком довольны министром Бургиньоном в отношении его руководства полицией; он был хоть и честным гражданином, но мало проницательным и находчивым. Баррас предложил Сийесу свою креатуру, пронырливого и коварного Фуше. Бывший якобинец, вполне посвященный в их тайны, но нисколько не преданный их делу, искавший среди гибели партий только возможности спасти свое положение и состояние, – Фуше более чем кто-нибудь другой был способен шпионить за своими прежними друзьями и защитить Директорию от их планов. Сийес и Роже-Дюко приняли его и назначили министром полиции; при настоящих обстоятельствах это было драгоценное приобретение. Фуше утвердил Барраса в мысли объединиться с партией реорганизации, а не с патриотами, так как последние не имели будущего и в то же время могли увлечь слишком далеко.

По принятии этой меры началась война против патриотов. Сийес, имевший большое влияние в Совете старейшин, так как этот совет был составлен из умеренных и политиков, воспользовался своим влиянием, чтобы закрыть общество якобинцев. Зала Манежа входила в число зал дворца старейшин, а так как у каждого совета была своя полиция в черте своего помещения, то старейшины имели право закрыть залу Манежа. Постановлением комиссии инспекторов всякое собрание в этой зале запрещалось. Единственного часового у двери оказалось достаточно, чтобы помешать собранию новых якобинцев; только одно это уже служило доказательством того, что если декламации и были те же, то силы были далеко не те.