История Французской революции. Том 3 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 133

Всё это краснобайство Кобенцеля Бонапарт встретил с непоколебимым хладнокровием; на безумные притязания он отвечал такими же чрезмерными притязаниями, высказываемыми резким, не допускающим противоречия тоном. Он требовал для Франции Рейнской границы, включая и Майнц, для Италии же – границы по Изонцо. Между этими крайними притязаниями нужно было найти середину. Как уже было сказано, Бонапарт предвидел, что, уступив Венецию, можно было надеяться, что император отодвинет границу от Ольо до Адидже, а области Бергамаско, Брешия и Мантуя будут отданы Цизальпинии; что, мало того, император согласится отдать Франции Рейнскую границу даже с Майнцем и, наконец, оставить за нею Ионические острова. Бонапарт решил заключить договор на этих условиях: в таком договоре он находил для Франции много выгод, а на большее в настоящее время она рассчитывать не могла. Принимая Венецию, император компрометировал себя во мнении Европы, так как, защищая его интересы, Венеция изменяла Франции. Оставляя Адидже и Мантую, император придавал прочность новой итальянской республике; предоставляя нам Ионические острова, он готовил наше господство на Средиземном море; признавая за нами Рейнскую границу, он делал Империю бессильной отказать нам в этом; отдавая нам Майнц, он предоставлял нам реальное обладание этой границей и серьезно компрометировал себя перед Империей, сдавая крепость, принадлежащую одному из германских князей.

Правда, начав новую кампанию, можно было или окончательно уничтожить австрийскую монархию, или принудить ее по меньшей мере отказаться от всей Италии. Но Бонапарт имел немало личных причин избегать новой кампании. Всё преимущество получала Германская армия, командуемая Ожеро, так как перед ней вовсе не было неприятеля. Напротив, перед Итальянской армией были все австрийские силы; ей не могла предстоять блестящая роль, она была бы вынуждена обороняться и не смогла бы первой достигнуть Вены. Наконец, Бонапарт устал, он хотел немного отдохнуть и насладиться своей славой. Одно сражение ничего не добавило бы к чудесам кампаний последних двух лет, подписанием же мира он увенчивал себя двойной славою генерала и миротворца. Правда, подписанием договора на таких условиях Бонапарт формально нарушал волю Директории; но он чувствовал, что правительство не осмелится отказать в ратификации договора: это значило бы пойти против общественного мнения всей Франции. Директория уже задела его, прервав переговоры в Лилле, она оскорбила бы его еще более, отказав в ратификации заключенного им договора, и оправдала бы тем все упреки роялистской фракции, обвинявшей ее в желании вечной войны. Итак, подписывая договор, Бонапарт чувствовал, что принуждает Директорию к его ратификации.

Он смело предъявил свой ультиматум Кобенцелю: Венеция отходила к Австрии, но Адидже и Мантуя – к Цизальпинии, а Рейн и Майнц – к Франции, с Ионическими островами в придачу. Последняя конференция состоялась в Удино, у Кобенцеля, 16 октября (25 вандемьера). С той и другой стороны объявили, что готовы прервать переговоры; Кобенцель заявил, что его кареты приготовлены. Разместились за длинным четырехугольным столом; с одной стороны сидели четверо австрийских уполномоченных, с другой – один Бонапарт. Кобенцель повторил всё им сказанное, утверждал, что еще никогда Франция не заключала такого прекрасного мира и, без сомнения, сумеет оценить поведение своего уполномоченного, пожертвовавшего интересами и спокойствием страны своему военному честолюбию. Бонапарт спокойно и бесстрастно выдержал это оскорбительное обращение и дал Кобенцелю закончить речь; затем он направился к столику, на котором, как драгоценность, был выставлен фарфоровый прибор – подарок Екатерины Великой Кобенцелю, схватил его и швырнул на пол со словами: «Война объявлена; но помните, не пройдет трех месяцев, и я разобью вашу монархию, как разбиваю теперь этот фарфор».

Этот поступок и эти слова привели австрийских уполномоченных в полное остолбенение. Бонапарт раскланялся с ними, вышел, немедленно сел в карету и послал офицера к эрцгерцогу Карлу с извещением, что военные действия начнутся через двадцать четыре часа. Испуганный Кобенцель немедленно послал в Пассериано подписанный ультиматум. Одним из условий договора было освобождение Лафайета, который в течение пяти лет геройски переносил свое заключение в Ольмюце.

На следующий день, 17 октября, договор был подписан; его назвали именем деревни, расположенной между двумя армиями, в которой, однако, уполномоченные так и не побывали, так как там не нашлось для них приличного помещения. Эта деревня называлась Кампо-Формио. Она дала свое имя знаменитому договору, первому, который заключил германский император с Французской республикой.

Условились, что император признает за Францией Рейнскую границу и Ионические острова и сдаст нашим войскам Майнц. Цизальпинскую республику должны были составлять: Романья, легатства, герцогство Моденское, Ломбардия, Вальтеллина, Бергамаско, Брешия и Кремона, город и крепость Мантуя с округом; границей ее была Адидже. Кроме того, император принимал разные условия, вытекающие из этого и предыдущих договоров, заключенных Республикой. Он обязывался вознаградить герцога Моденского за потерю владений с помощью Брайсгау, употребить свое влияние в Германии, чтобы выговорить вознаграждение штатгальтеру за потерю Голландии и королю Прусскому за потерю небольшой территории, уступленной нам на левом берегу Рейна. В силу этих обязательств голос императора был обеспечен на конгрессе в Раштатте в благоприятном для Франции смысле. В обмен на это император получал Фриуль, Истрию, Далмацию, Котор, город Венецию и все земли до Адидже.

Никогда еще Франция не заключала такого прекрасного мира. Она завоевала свои естественные границы и удержала их за собою с согласия континента. В Северной Италии произошла великая революция: там разрушили древнее государство и основали новое. Но уничтоженное государство было деспотической аристократией, непримиримым врагом свободы; вновь основанное же государство было республикой с либеральными учреждениями, которая собиралась распространить свободу по всей Италии. Можно было, правда, сожалеть, что австрийцы не были отброшены до Изонцо, что вся Северная Италия и город Венеция не были присоединены к Цизальпинии: с новой кампанией достигли бы и этого результата. Но началу ее воспрепятствовали частные соображения молодого победителя. Личный интерес начинал портить расчеты великого ума, и на первом и, может быть, самом прекрасном поступке его жизни осталось пятно.

Хотя Бонапарт мог не сомневаться в ратификации договора, однако он все-таки беспокоился, так как этот трактат был формальным отступлением от инструкций Директории. Бонапарт отправил его со своим верным начальником штаба Бертье, которого любил и еще не посылал во Францию насладиться аплодисментами парижан. Со своим обычным тактом он посылал вместе с военным и ученого: это был Монж, входивший в состав комиссии, которой поручили отобрать итальянские произведения изящных искусств, и, несмотря на свой ярый демагогизм, очарованный, как и многие другие, гением, обходительностью и славою Бонапарта.

Монж и Бертье в несколько дней прибыли в Париж. Они приехали туда ночью и разбудили уже спавшего президента Директории Ларевельера-Лепо. Хоть они и везли мирный договор, оба посланника далеко не испытывали обычной в таких обстоятельствах радости и доверия: в самом деле, предстояло признаться в непослушании правительству. С большими предосторожностями они изложили суть договора и всячески извиняли генерала. Ларевельер принял их со всем вниманием, заслуживаемым обоими этими выдающимися лицами, но не высказал о договоре никакого мнения и сказал только, что Директория сделает свое заключение.