– Ладно, но затем вернемся в постель, завтра рано вставать.
– Куда ты меня повезешь?
Сняв со стола телефон, она устроилась с ним в постели, а Джек лежал рядом – худощавый, теплый.
– Сюрприз.
– Куда-то далеко? С повязкой на глазах?
– Если захочешь, – ухмыльнулся он.
– Ты думаешь, что я хочу чего-то, чего на самом деле хочешь ты, а не я, – передразнила она. – Так что это не сработает.
– Все так говорят, а получается наоборот.
Он снова принялся стягивать с нее халат, целуя в шею, но зазвонил телефон.
– Не уходи, полежи со мной рядом.
Сняв трубку, он прикрыл рукой динамик.
– Пусть я буду в убытке, но мы сейчас продолжим начатое.
– О, Джек, какое благородство! Неужто из-за меня?
Прижавшись к нему, она свернулась калачиком, закрыв глаза и думая о том, куда они отправятся в этот раз.
Так как Мими была здесь всего однажды, на поезде, что шел в другом направлении, она не сразу узнала окрестности. До поселка они добирались, выехав из Лондона на юг и свернув на запад, в Кент, по пути остановившись в замке Хивер, где среди тюдоровской роскоши и интриг проводила дни девичества Анна Болейн. Мими была в восторге от итальянских садов и крыла Астора[2], но судьба женщины, соблазнившей Генриха VIII, всегда страшила ее. Несколько лет назад она даже отказалась от этой роли, несмотря на то что была достаточно молода, чтобы сыграть инженю. Сейчас ей было уже за тридцать, контракт с самой крупной киностудией был расторгнут, и оставалось не так много времени на то, чтобы успеть сыграть достойные роли. Вот почему мысль о лете в Хэмпшире так манила ее. Может быть, она даже снова вернется в театр, хотя Джек и считал эту идею абсурдной.
– Дело не в деньгах, – объясняла она, пока взятый ими напрокат «Астон Мартин» 1939 года мчал по дороге и мимо проносились деревья.
– Дело всегда в них, – презрительно фыркнул он из-за руля. – Если ты делаешь что-то бесплатно, значит, твой труд никто не ценит.
– Для меня это важно. Мы оба знаем, что сейчас мне предлагают все меньше ролей. Боюсь, что это дело рук Монти – всего-то пара паршивых сценариев.
– Он не посмеет, мы слишком много знаем о его делишках.
– Не думаю, что его это вообще волнует.
Джек вытянул левую руку, потрепав ее по бедру.
– Слушай, не переживай так, выйдет «Разум и чувства», и все наладится.
– Съемки еще даже не идут, случиться может что угодно. Остается молить бога, чтобы до их начала у меня не появилась седина. По крайней мере, на сцене я могу красиво состариться. И потом, не знаю, полезно ли для здоровья забыть обо всем, о чем я мечтала в юности.
Он мельком взглянул на нее.
– И что еще ты оставишь позади? Уж точно не свои принципы, ведь я не могу заставить тебя делать то, чего ты не хочешь.
– Не в них дело, Джек, – усмехнулась она. – Если только ты не хочешь меня совратить. Или хочешь?
– Вовсе нет. На самом деле, – он вывернул обтянутый кожей руль влево, минуя У‐образный перекресток, – я думаю, что это ты меня совращаешь. Смотри, насколько я отклонился от привычного курса, и все из-за тебя. Продюсирую фильмы об эпохе Регентства, на аукционах втридорога покупаю украшения, которые ты не собираешься носить, переезжаю в старую добрую Англию с ее зелеными холмами.
Она звонко рассмеялась.
– Да, ты прав. Но, зная тебя, ты с этого что-то получишь.
Джек снова посмотрел на нее. Впервые в жизни, будучи рядом с красивой женщиной, он хотел ее потому, что его привлекал ее характер. Он хотел, чтобы она полюбила его, несмотря на все свои предрассудки, совсем как в романах ее любимой Остен. Мими часто упоминала Генри Кроуфорда, одного из ее персонажей, но из всех книг на ее полке «Мэнсфилд-парк» была самой толстой, и даже Мими не сумела бы продать такой сценарий. Кучка людей, наполовину состоящих в родстве, разыгрывают спектакль, чтобы пообжиматься с теми, с кем не положено – вот все, на что она была способна. Даже для Джека этого было недостаточно, чтобы заставить его прочесть книгу. Увы, но на ее страницах был учебник по совращению добропорядочной женщины подлецом.
– Что получу? – переспросил он. – Любовь порядочной женщины. Достойной женщины.
Она подавила фальшивый зевок.
– Какая скука. Этим тебе не насытиться.
Вдруг она вытянула правую руку, едва не коснувшись его груди, и почти крикнула:
– Постой, что было написано на том знаке?
– Ярдли рассказывал об этом месте, говорил, ты была тут давным-давно и все мечтала вернуться.
Джек припарковался в кармане у перекрестка и заглушил двигатель.
– Господи, Джек, поверить не могу. – Она вышла из купе, разгладила твидовую юбку под зимним пальто, прижала руки к щекам. – Смотри, прямо как с коробки шоколада. Серьезно.
Джек тоже вышел из машины. Чотон был словно в полудреме. Здесь не было даже тротуаров. Один паб, одна чайная да крохотный почтамт, что встретился им по дороге.
– Кажется, я вся дрожу.
Он потянулся за ключами в замке зажигания.
– Что это я, здесь даже преступникам нечего делать.
– Вот уж нет, – прыснула Мими, схватив его за руку и потащив за собой через дорогу, пока они не оказались перед добротным Г‐образным двухэтажным домом из красного кирпича с глухим окном и небольшим белым портиком над входной дверью.
Джек с улыбкой наблюдал за тем, как она огляделась перед тем, как подойти чуть ближе к дому.
– Не волнуйся, дорогая, – не думаю, что здесь водятся любители фотосенсаций.
– Дело не в этом, я просто не хочу вторгаться в чужую жизнь. Мы оба знаем, каково это. Видишь это окно? Там, в гостиной, Остен писала свои книги.
Сейчас на ее лице было выражение, воистину бесценное даже в мире Джека Леонарда.
– Дверь в гостиную все время скрипела, а она не хотела, чтобы смазывали петли, – продолжала Мими, – и она писала по утрам, когда мать и Кассандра хлопотали по хозяйству. Они не трогали ее, потому что знали, что она по-настоящему гениальна. Скрип двери предупреждал ее о том, что кто-то пришел, и она накрывала рукопись промокашкой. И под ней лежали капитан Уэнтуорт, Анна, пронзенная душа, и агония напополам с надеждой, боже, как же это невероятно!
– Кажется, Генри как раз хотел пронзить чью-то щель, – ответил Джек, и Мими хватило присутствия духа на то, чтобы хорошенько шлепнуть его, когда тот выходил обратно на дорогу.
– И это все, что ты смог запомнить, прочитав пятьсот страниц «Мэнсфилд-парка»?
Он не стал говорить ей о том, что даже не открывал книгу, – не было смысла.