– Ну, Пётр… – только и сказал он, заглянув внутрь.
Петя обхватил голову руками и лежал сейчас лицом вниз, словно солдат под обстрелом.
– Это ж надо… – начал было Ромашкевич, но тотчас и осёкся под взглядом подполковника.
– Примите командование, Константин Фёдорович. Кадет Ниткин, встать! За мной, шагом марш! И вы, Александр Дмитриевич.
Аристов с Ромашкевичем повели несчастного Петю куда-то к выходу со стрельбища.
– Кадет Солонов, а вы куда?.. Вам приказа покидать огневой рубеж не было. Отделение, слушай мою команду! Затвор открыть! Патрон вложить! Продолжаем упражнение!..
…Когда рота отстрелялась (Петя, Ромашкевич и Аристов так и не появились), Коссарт велел собрать мишени.
– Не бойтесь, если мало куда попали. Стрельбе, господа кадеты, учатся долго и упорно, и не только тут, на линии огня. Рота, оружие к осмотру!.. – Капитан пошёл вдоль линии, придирчиво вглядываясь в открытые затворы. – Хорошо. Рота, становись! По порядку ко мне с мишенями, подходи!
Фёдор держал в руках белый бумажный лист с чёрным пятном «яблочка» и концентрическими кругами. Из десяти пуль семь легли в «десятку», ещё две – в «девятку» и лишь одна стыдливо темнела в не столь почётной «восьмёрке», хоть и очень близко к внутренней границе.
– Так, кадет Нифонтов… пятьдесят два из ста, заваливаете вправо и вниз, но ничего страшного, поработаем… кадет Воротников, семьдесят один, неплохо, очень неплохо… кадет Бобровский, о, восемьдесят! Стреляли раньше, кадет?
– Так точно, приходилось, господин капитан!
– Где же?
– В… в домашнем тире, – несколько смутился Лев.
– Хорошо иметь таких родителей, – чуть иронично заметил Коссарт. – Кадет Солонов? О! Девяносто шесть, господа кадеты! Девяносто шесть! Где учились, Фёдор? Небось отец учил, полковник Солонов?..
– Никак нет, господин капитан! Оно у меня как-то сразу пошло… ещё в прошлой гимназии…
Нет, на самом деле, конечно, не сразу. Но навострившим уши Нифонтову, Бобровскому и Воротникову об этом знать никак не следовало. Истинный кадет никогда не признается, что прикладывал хоть какие-то усилия, чтобы получить хорошую отметку, всё должно было случаться как бы само собой.
– Вы молодец, кадет. Разрешение на посещение чайной вне очереди.
– Премного благодарен, господин капитан! – выпалил Фёдор уставное.
И вновь услыхал шипящее, в спину: «Подлиза!»
Теперь он почти не сомневался, что был это Костька Нифонтов.
Но, само собой, настоящий кадет на подобное внимания не обращает. Потому что если обращает, то надо драться, и вся недолга, а драться сейчас Феде было совершенно не с руки – Петю надо выручать!..
– Господин капитан, разрешите обратиться!
– Что вам, Солонов? – Капитан Ромашкевич улыбнулся, однако был занят – заносил в тетрадь первые результаты седьмой роты в стрельбе; так себе результаты, если честно.
– Разрешите спросить – про кадета Ниткина…
– А, – кивнул капитан. – Кадету Ниткину требуются дополнительные занятия.
– Но не…
– Станьте в строй, кадет, – чуть строже закончил Ромашкевич.
Седьмая рота промаршировала к выходу со стрельбища. В небольшой каморке за деревянным столом Фёдор увидел друга Петю – тот часто моргал, глядя на аккуратно разложенные перед ним на чистой холстине детали разобранной винтовки. С другой стороны над столом нависал бородатый унтер.
– Вот энто, – поучал он Петю, – именуется «стеблем». У затвора тоже он бывает, не токмо у цветка какого. А вот энто – боевая личинка. Сие – выбрасыватель, чтобы, значить, стреляную гильзу наружу выкинуть. Энто – курок, энто – ударник, который по капсюлю бьёт, значить. А вот это – боевая пружина, её сжимает затвор, когда назад его отводишь…
Перед Петей лежали какие-то схемы и чистый листок, где он лихорадочно что-то черкал карандашом, то и дело бросая на унтера взоры, полные немого обожания. Похоже, любой, кто мог рассказать Пете что-то новое по части техники и машинерии, поднимался в его глазах на уровень если не Господа Бога, то близкий.
Фёдору очень хотелось спросить, что же такое учинил Пётр Ниткин с винтовкой, но разговорчики в строю, как известно, не допускаются.
И после занятий Петя не появился.
В чайную Федя не пошёл. Одному не хотелось, а друг, видать, совсем застрял на дополнительных занятиях. Вокруг корпуса долгое время стояла тишина, однако перед отбоем где-то в Александровской слободе прокатился быстрый горох выстрелов.
Петя всё не возвращался. Поджидая друга, Фёдор высунулся в опустевший коридор только для того, чтобы нос к носу столкнуться со Львом Бобровским.
– Тсс! Тихо! – Лев почти что втолкнул Федю обратно в их с Ниткиным комнатушку. – Поговорить надо, Солонов… Слон.
«Слон» было хорошим, уважаемым прозвищем, и Фёдор решил не упрямиться.
– Ну, чего тебе, Лев?
– Сказал же – поговорить надо! – Бобровский по-хозяйски плюхнулся на Петин стул, оглядел ряды книг. – Вот зубрила, тоже мне ещё…
– Ниткин не зубрила, а мой друг, – насупился Федя.
– Ладно, ладно, уж и слова не скажи, – отмахнулся незваный гость. – Слушай сюда, Слон. Только поклянись, что никому! Даже Нитке.
Федя заподозрил неладное.
– А в чём дело-то? – осведомился он не слишком вежливо. – И Нифонтов с Воротниковым как, знают?
– Да не знают они ничего! – Бобровский скривил губы. – Я к тебе пришёл потолковать, к первому. Костька хитёр, Севка силён, а тут дело такое, что ещё кой-чего требуется.
– Что, например?
– Голова! Мозги требуются, не понятно, что ли? – рассердился Лев.
Ну, если голова, тогда ещё ничего.
– Так дело говори тогда, чего тянешь?
– Да не тяну я!.. В общем… тут такое дело… Слон, ты… ты привидений боишься? – Голос Льва упал до шёпота.
– Вот ещё! – как надо отвечать на подобные вопросы, Фёдор научился ещё в 3-й Елисаветинской. – Придумаешь тоже, Бобёр! «Боюсь»! Ничего подобного! Что, ночью на кладбище прогуляться решил?
– Да ну тебя! Кладбища – это только малышню пугать да гимназисток!.. Не. Я про подвалы корпуса. Забыл, что ли?
– Ничего я не забыл, – буркнул Фёдор. – А привидения-то тут при чём?
– Да старшие возраста болтали… – Бобровский неопределённо покрутил рукой. – Что, мол, то ли светилось там что-то, то ли тени какие-то серые бродили… Астахов-Буйновский с четвёртой роты и брякнул, «привидения», мол. Дескать, подвалы в корпусе старые, бог весть, что тут на его месте раньше стояло…