– Мы должны забрать Тревиса.
Меньше всего Джилли хотелось получить удар ножом в грудь, но она предпочла бы и не иметь дела с истеричной бабушкой, которая, ворвавшись в дом, наверняка усложнит задачу Дилану, не говоря уже о том, что попытается позвонить в полицию, как только ей на глаза попадется телефонный аппарат.
– Вы останетесь здесь, Марджори. Останетесь здесь. Это моя работа. Я найду Тревиса. Приведу его сюда.
И когда она повернулась лицом к двери на кухню, демонстрируя храбрость, без которой могла бы и обойтись, Мардж схватила ее за руку.
– Вы кто?
Джилли с трудом сдержалась, чтобы не рявкнуть: «Что значит – вы кто? У вас проблемы с такими, как я?»
В последние два года, когда она получила определенную известность и добилась пусть маленького, но успеха, ее слишком уж бурная реакция на слова, которые могли восприниматься как оскорбления, представлялась просто глупой. Действительно, только глупостью можно было назвать ее стычку с Диланом в начале их совместного пути, ее реакцию на него. А в сложившихся обстоятельствах вспыльчивость грозила еще и отвлечь от главного.
– Полиция, – ответила она, солгав с удивительной для хористки легкостью.
– Без формы? – спросила Мардж.
– Работаем под прикрытием. – Джилли не предложила показать жетон полицейского. – Оставайтесь здесь, сладенькая. Тут безопасно. Профи справятся лучше, чем вы.
* * *
Мальчика в футболке «ПДНЙ» сильно избили, скорее всего, даже оглушили, но к моменту появления в комнате Дилана он уже очнулся. Один глаз заплыл. На подбородке краснела ссадина. Кровь запеклась на левом ухе от удара в висок.
Отрывая полоски липкой ленты от лица мальчика, вынимая изо рта с побелевшими губами красный резиновый мяч, Дилан живо вспомнил, как сам сидел на стуле в номере отеля, беспомощный, с носком во рту, и неожиданно для себя обнаружил в себе злость, которая напоминала тлеющие под слоем золы угли. И требовалось только дунуть на нее, чтобы она вспыхнула ярким пламенем. Эта потенциально вулканическая злость вроде никак не вязалась с характером Дилана, добродушного человека, который верил, что самое жестокое сердце можно вывести из мрака, показав ему истинную красоту окружающего мира, жизни. Долгие годы он так часто подставлял вторую щеку, что со стороны мог показаться зрителем теннисного матча.
Его злость подпитывалась не собственными страданиями, даже не теми, которые могли выпасть на его долю в грядущие дни, но сочувствием к мальчику и жалостью ко всем жертвам этого века насилия. После Судного дня, возможно, кроткие смогут унаследовать Землю и превратить ее в площадку для игр, но пока здесь день за днем был один кровавее другого, здесь играли жестокие.
Дилан всегда осознавал несправедливость этого мира, но никогда раньше не принимал ее близко к сердцу, не испытывал к ней злости. И теперь интенсивность и острота последней удивляли его, поскольку казались неадекватными. Все-таки один избитый мальчик – не Освенцим, не массовые захоронения красных кхмеров в Камбодже, не Всемирный торговый центр.
Что-то сильно в нем изменилось, все так, и эта трансформация не ограничилась лишь обретением шестого чувства. С ним произошли более глубокие и пугающие перемены, тектонические подвижки фундаментальных плит его разума.
Без кляпа, получивший возможность говорить, мальчик продемонстрировал высочайший самоконтроль и способность правильно оценивать ситуацию. Зашептал, не сводя глаз с открытой двери, словно видел в ней портал, через который в комнату в любой момент могли ворваться передовые части армии ада: «Кенни совсем сбрендил. Неуправляемый псих. Притащил девушку в бабушкину комнату. Думаю, он ее убьет. Потом бабушку. Потом меня. Я умру последним, потому что меня он ненавидит больше всех».
– Какую девушку? – спросил Дилан.
– Бекки. Живет на нашей улице.
– Она твоего возраста?
– Нет, ей семнадцать.
Цепь, которая стягивала лодыжки мальчика, запиралась на висячий замок. Цепочку между наручниками зацепили за одну из вертикальных латунных стоек изголовья, так что подняться с кровати и упрыгать на обеих ногах он не мог.
– Ключи? – спросил Дилан.
– Они у Кенни, – глаза мальчика наконец-то оторвались от двери, и он встретился взглядом с Диланом. – Я тут как на цепи.
На кону стояли жизни. И хотя звонок в полицию наверняка бы привлек внимание людей в черных «Субербанах», с соответствующими последствиями для него, Джилли и Шепа, он посчитал себя обязанным набрать 911.
– Телефон? – прошептал он.
– На кухне, – выдохнул мальчик, – и в комнате бабушки.
Интуиция подсказала Дилану, что времени спуститься на кухню и позвонить оттуда у него нет. А кроме того, ему не хотелось оставлять мальчика одного. Насколько он знал, предвидение не являлось частью психического дара, но воздух вокруг него уже загустел от ожидания насилия. Он мог бы поспорить на свою душу, что Кенни если еще не начал убивать, то начнет, прежде чем он, Дилан, успеет спуститься по лестнице на первый этаж.
Телефон был и в спальне бабушки, но там, судя по всему, находился и Кенни. И в спальне Дилану могло понадобиться нечто большее, чем палец, которым он мог набрать нужный ему номер.
Вновь ножи на стене привлекли его внимание, но его мутило даже от мысли, что придется ударить кого-то мечом или мачете. Для мокрого дела ему бы не хватило духа.
Заметив вновь проснувшийся интерес Дилана к ножам и, очевидно, почувствовав его нежелание вооружиться одним из них, мальчик шепнул:
– Вон там. У книжного шкафа.
Бейсбольная бита. Из прочного дерева, какие уже вышли из моды. В юности Дилан вволю намахался такой, правда, никогда не использовал ее против человека.
Любой солдат или коп, любой человек, не чуждый насилия, не одобрил бы выбор Дилана, но он предпочел бейсбольную биту штыку. Такое оружие ему подходило.
– У него совсем съехала крыша, – напомнил мальчик, как бы говоря, что в общении с Кенни следует сразу пускать биту в ход, не тратя времени на увещевания.
К двери. В коридор. Через него к единственной комнате на втором этаже, где он еще не побывал.
Эта дверь, плотно закрытая, в густом сумраке коридора сливалась со стеной.
В повисшей вокруг тишине Дилан приник ухом к косяку, надеясь услышать хоть звук, издаваемый свихнувшимся под действием наркотиков Кенни.
* * *
Некоторые артисты со временем начинали путать выдумку и действительность и постепенно превращались в личностей, которые в реальном мире жили так, словно находились на сцене. Вот и Джилли за последние несколько лет наполовину убедила себя, что она – амазонка с Юго-Запада, в образ которой она перевоплощалась, выходя на сцену.
Вернувшись на кухню, она с огорчением обнаружила, что в ее случае образ и реальность – не одно и то же. Пока в поисках оружия она обыскивала ящик за ящиком, полку за полкой, ноги у нее стали ватными, а сердце обрело твердость молота и теперь дробило ей ребра.