Затем на глазах потрясенных, окаменевших зрителей Азраил
достал из кармана зажигалку, щелкнул и поднес к своей одежде бледный язычок
пламени. Его одежда, видимо, заранее пропитанная горючим веществом, мгновенно
вспыхнула, и Азраил запылал, как огромный живой факел. Прижав свернутую картину
к груди, он принялся читать какую-то молитву, или заклинание на незнакомом
языке и двинулся к окну.
— Стоять.., остановить… — бормотал Легов, но сам не
сделал и шага в сторону пылающего человека.
Азраил легко вскочил на подоконник, распахнул окно и
бросился в него, как бросаются в ледяную воду.
Все присутствующие подбежали к окну и уставились в
него. — Внизу, на тротуаре, быстро догорала жалкая кучка плоти, которая
совсем недавно внушала ужас сотням людей.
— Ну на этот-то раз, надеюсь, он не оживет! —
шепнула Маша Старыгину, заглядывая через его плечо.
— Хорошо, что он ничего не поджег, — озабоченно
проговорил Лютостанский, оглядывая свой кабинет. — Здесь собрано столько
культурных ценностей!
— Как — не поджег? — возмущенно перебил его
Легов. — А «Мадонна Литта»? Это, по-вашему, не культурная ценность? За это
еще кто-то ответит! — и он угрожающе уставился на Старыгина.
— Батенька, — прервал его Лютостанский, — я
же вас пытался предупредить, но вы меня не слушали! Вы перепутали картины!
— Что значит — перепутал?
— Картина, которую вы так любезно отдали этому
странному господину с разными глазами, — это не «Мадонна Литта»! Это — та
странная работа, которую повесили на ее место!
Ваши люди вернули ее накануне… Конечно, это некоторая
редкость, она представляет безусловный интерес, но все же не Леонардо…
И вообще она не числится на балансе Эрмитажа!
— Действительно? — Легов несколько
оживился. — А где же «Мадонна Литта»?
— Картина, которую принес Дмитрий Алексеевич, —
рядом, вот она лежит на моем столе!
Легов схватил второй холст и поспешно развернул его.
Перед присутствующими открылась картина, изображающая
Испанскую площадь в Риме. Яркий летний день, фонтан в форме каменной барки…
Только в центре его, свернувшись, покоилось каменное чудовище, похожий на
огромную ящерицу двухголовый монстр, из пасти которого извергалась вода.
— Что это? — пророкотал Легов. — Старыгин, вы
снова пытаетесь ввести нас в заблуждение?
Имейте в виду, это не сойдет вам с рук!
— В самом деле, Дмитрий Алексеевич, батенька,
объясните, — жалобно пробормотал Лютостанский. — В чем дело? Впрочем,
я ведь чувствую, что это — та самая картина.., я узнал ее…
— Все очень просто! — Старыгин торопливо сдвинул
со стола бумаги и разложил на нем холст. Затем он достал ватный тампон, смочил
его в растворителе и провел по картине.
Сквозь яркие, торопливые мазки начала проступать
великолепная живопись Леонардо. Полукруглые арки окон, голубое итальянское небо
с пробегающими по нему облаками, чистый высокий лоб Мадонны, озаренный мягким
неярким светом, ее глаза, нежно опущенные к лицу младенца… В этих глазах
светятся и счастье материнства, и светлая грусть в преддверии неизбежного
расставания… Вот проступили его кудрявые золотые волосы, его живой, ласковый
взгляд, обращенный к каждому из нас, обещая понимание и прощенье.
«Я с вами, — словно говорил этот взгляд, я вас не
покину!»