Эту историю она рассказала мне в день, когда владелица приняла решение закрыть конный клуб. Внезапной новость не стала – Ребекка часто говорила, что хочет уехать из Ачиди. Ей уже перевалило за шестьдесят, работать с лошадьми стало сложно, поэтому после долгих раздумий она решила продать землю и переехать в Дублин.
– Всех ребят распродадут, – с равнодушным видом сказала Хамин. – Это вообще нормально?
Она стала собирать со стола книги, фантики от конфет, скорлупу от фисташек, салфетки и листки с заметками.
– Почему все так запутанно?
Я стоял рядом и наблюдал за ней. Вспомнилось ее лицо, когда она сказала, что даже если поступит в магистратуру, хочет иногда приезжать к своим лошадям. Убирая в тот день двор, она выглядела более уставшей, чем когда-либо.
– Тебе нужно отдохнуть.
Я собрался с духом, чтобы это сказать, но она сделала вид, что не слышит. Я и сам прекрасно понимал – у нее нет времени отдыхать. Ее контракт заканчивался еще до Рождества, и, если она не поступит в магистратуру, ей придется уехать из Ирландии.
На следующей неделе в пятницу Хамин поехала в Лафест. Экзамен был в субботу утром, но она выехала раньше, потому что дорога от Ачиди до Лафеста на автобусе занимала четыре часа. Я дал ей пакет, в который положил круассан с малиной, молоко, яблоко, шоколадку и бутылку воды. С зеленым квадратным рюкзаком за плечами она села в автобус и весело посмотрела на меня.
По дороге домой я увидел, как у подножья холма шли друг за другом шесть лошадей с сидящими верхом людьми. Похоже, любимые Хамин Лентяй и Старик опять отбились от группы.
Я пожелал ей удачной сдачи, но Хамин не ответила на мое сообщение. Как только экзамен закончился, я стал ей звонить, но ее телефон был выключен. Она должна была вернуться вечером в субботу, но не вернулась. Я дозвонился до Ребекки, но она сказала, что Хамин с ней не связывалась. Когда рано утром она снова ответила, что Хамин еще не вернулась, я сел на автобус и поехал в Лафест.
Я прибыл туда в полдень. Я взял карту местности, вышел из терминала и только теперь осознал, какой это был большой город. На одном берегу реки располагалась старая его часть, с собором и площадью, а на другом берегу – новая, с ратушей. Поэтому шанс встреть Хамин, даже сидя на одном и том же месте, был слишком невелик. А если я начну бродить по городу, то вероятность упадет совсем. Телефон Хамин был по-прежнему выключен.
Перекусив гамбургером, я стоял недалеко от площади, когда послышалось чье-то пение под гитару. Я пошел на звуки музыки и вдруг понял, что отыскать Хамин не смогу. Я послушал уличных музыкантов, посмотрел собор, прогулялся по реке, побродил по переулкам, а вечером вернулся к терминалу. Кровоточивший большой палец, который был разодран сильнее остальных, я обмотал салфеткой. Я сел у окна, опустил сиденье и собрался поспать.
– Что ты здесь делаешь?
Я открыл глаза и увидел между сидений Хамин. Мы озадаченно смотрели друг на друга.
– Собираюсь домой.
Она улыбнулась.
– Я серьезно. Что ты здесь делаешь?
Хамин закинула рюкзак на верхнюю полку и села рядом.
– Ральдо, так что?
Я пожал плечами и посмотрел на нее.
– Неужели ты приехал из-за меня? Из-за того, что я не отвечала?
Я кивнул.
– Я потеряла телефон. Но я же сказала, что вернусь в воскресенье!
– Когда ты уезжала в пятницу, ты сказала «увидимся завтра». И Ребекке тоже.
– Правда?
– Да.
– Видимо, я была не в себе из-за экзамена. И еще, как назло, этот телефон!
– Как экзамен?
– Ну, просто сдала, и все.
Ее лицо впервые выглядело так умиротворенно. Когда полупустой автобус тронулся, она достала из сумки карамельки, одну положила в рот, а другую протянула мне. Хамин рассказывала, как сдавала экзамен и куда сходила в Лафесте. Свет в салоне погас, и стало темно.
– Танцевать не ходила?
Она усмехнулась и покачала головой.
– Никогда не видел, чтобы кто-то так ужасно танцевал, – я изобразил несколько движений, и мы захохотали. Когда мы перестали смеяться, Хамин произнесла:
– Все смеются, когда я танцую. И от этого мне больно.
Уличные фонари, мимо которых проносился автобус, освещали ее лицо.
– Но, когда мне больно, я чувствую облегчение. Поэтому.
Даже сейчас, когда думаю о ней, вспоминаю ее лицо в тот момент. Лицо, которое словно шептало: «Поэтому».
– Ральдо, – позвала она меня и замолчала.
– Что?
– Четыре часа.
– Что?
– Из Ачиди в Лафест, – объяснила она и уставилась на меня. – Почему ты приехал за мной?
Я не знал, что ответить. Я сам не знал причины.
– Я волновался, потому что ты не брала трубку, – сказал я и посмотрел в окно, чтобы избежать ее взгляда.
Мы замолчали, слышался только шум мотора, набиравшего обороты каждый раз, когда водитель жал на педаль. Это был звук механизма, который включался и выключался, включался и выключался снова.
Вскоре мы оба заснули. Я – у нее на плече, а она – положив свою голову на мою. Мои чувства к ней были ровными. И в лице Хамин я тоже не видел каких-то особых эмоций по отношению ко мне. Я не ждал от нее ничего большего, как и она от меня. Тогда мне казалось, что, если бы один из нас полюбил другого, мы бы обязательно заметили это. Между нами не было никакого волнения, напряжения, разочарования, отчаянья или тяги к единоличному обладанию друг другом. Если бы я любил ее, то не смог бы так заснуть. Долгое время я думал именно так.
В прохладном воздухе витал запах горящей соломы. И люди, и лошади уже спали. В Ачиди было темно. Темнота укрывала холмы, а Хамин шла на шаг впереди меня.
Она часто обгоняла меня, словно не чувствовала, что я рядом, и даже когда мы были вместе, не произносила лишних слов. Я все это знал, но в ту ночь, когда я шагал следом за ней и смотрел на ее спину, меня одолевало какое-то необъяснимое чувство.
Хамин лишь на секунду обернулась, чтобы сказать «пока», когда открыла дверь в пристройку. Я продолжал стоять на месте даже после того, как она ушла, и не мог понять своих эмоций.
С наступлением ноября обедать под открытым небом стало невозможно. Мы с Хамин ходили на обед друг к другу домой. Один день мы сидели за столом моей хозяйки Лизы, в другой – за столом ее хозяйки, Ребекки. Лиза говорила, что мы с Хамин как супруги-пенсионеры, а Ребекка называла нас близняшками. Хамин обычно не реагировала на эти слова и просто продолжала есть, как будто ей не особенно нравились такие сравнения. Но нам нравилось. Нравилось, что мы как пара пенсионеров, как близнецы.
В тот день, когда Хамин получила письмо о зачислении в магистратуру, мы с ней вместе пошли смотреть на лошадей. Рабочий день подошел к концу, но она все равно причесывала им гривы.