Первая беда в жизни бургундов приключилась в 281 г., когда энергичный предводитель германского племени гепидов Фастида с боем проложил своему народу через бургундские земли путь на юго-восток. Он стремился овладеть римской провинцией Дакией (современной Румынией, в самом названии которой сохранилась память о ее былой принадлежности к «Романии» – Римской империи). Вместо того, чтобы пожелать гепидам доброго пути и радоваться их уходу, часть приведенных их нашествием в смятение и изгнанных из родных становищ бургундов также решила искать лучшей жизни на Юго-Востоке. Появление там бургундских мигрантов, вместе с другими скандинавскими выходцами – вандалами -, было засвидетельствовано около 281 г. Цель переселения была достигнута, но это не принесло ничего хорошего бургундам, почти поголовно истребленным в ходе вооруженных столкновений с вандалами и войсками римского императора Проба. Часть бургундов осталась дома. Путь на Запад этим домоседам некоторое время преграждали другие народы-переселенцы. Но, наконец, настал и их черед. И бургунды пустились в путь. Однако не на юго-восток, как их неудачливые соплеменники, слух о неудаче и уничтожении которых, надо думать, докатился и до Вистулы, а на юго-запад. Должно быть, темп переселения был достаточно высоким, поскольку всего через семь лет после уничтожения первой волны бургундских переселенцев на территории нынешней Трансильвании вторая волна бургундских вооруженных мигрантов докатилась до римской Галлии, лежавшей далеко на западе, на территории сегодняшней восточной Франции. Там бургунды оказались по соседству с крайне воинственным, германским же, племенем алеман(н)ов (предков современных баварцев, австрийцев, лихтенштейнцев и немецких швейцарцев). Переселившийся с Вислы народ не смог достичь с ними взаимопонимания. Поэтому бургунды, несмотря на близость территорий, столь привлекательных, в плане богатой добычи, были вынуждены откочевать на север. Дойдя до реки Мена (нынешнего Майна), бургундские скитальцы в 359 г. появились на берегах Рена (сегодняшнего Рейна). Там они нанялись на службу к западно-римскому императору Валентиниану I (364–375) в качестве вспомогательных войск для борьбы с алеманнами. Однако давняя мечта бургундов отомстить алеманнам за обиды не осуществилась. Планы августа Валентиниана I переменились. В отместку разъяренные бургунды убили всех заложников, данных им римлянами при заключении союзного договора, и стали крайне неприятными соседями для римских пограничных войск-лимитанеев.
Здесь нам представляется необходимым уделить, на общем фоне истории гуннов, немного внимания, так сказать, германскому мотиву в гуннской сульбе. Ибо, хотя на протяжении всей эпохи «Великого переселения народов» германцы вели самые кровопролитные битвы не с иноплеменниками, а с германцами же и терпели самые тяжелые поражения от германцев же, между бургундами и гуннами произошло нечто совершенно из ряда вон выходящее, явно выпадающее из общего контекста событий в рамках «Великого переселения». Римляне, с которыми германцы на протяжении 400-летней истории взаимоотношений наконец-то научились так или иначе, договариваться, ладить, с которыми они научились сосуществовать, с которыми у них было достигнуто определенное взаимопонимание, нарушили этот действовавший уже так долго, хотя и неписаный, закон сосуществования, начав в V в. натравливать на германцев иные народы – аланов и гуннов, конных кочевников, воевавших иначе и имевших иные представления о воинской чести.
Война, ныне воспринимаемая общественным сознанием (маргиналы, помешанные на войне и не способные найти себе места в мирной жизни, не в счет) как величайшее зло и несчастье в жизни всякого народа, была чем-то настолько привычным для германцев, что они были готовы к войне постоянно. Поэтому римлянам очень скоро потребовалось не столько подавлять восстания германцев, сколько выступать в качестве арбитров или «миротворческих сил», доводивших до ума всегда готовым сцепиться друг с другом германским «драчунам», грубым, но зато понятным этим «забиякам» языком оружия, необходимость вложить мечи в ножны и возвратиться на территории, отведенные им римлянами для проживания. Подобное «вразумление», или «укрощение строптивых» редко обходилось без кровопролития. Но, даже если бы римлянам пришло в голову столь практическое изобретение, как «голубые каски ООН», вряд ли какой-нибудь вандальский «отморозок», охваченный типичным для древних германцев священным боевым неистовством («вут», «вуот» – «одержимость Одином-Вуотаном»), стал обращать внимание на цвет каски того, кто вздумал бы призвать его к порядку.
Германцы, хоть и нехотя, признали все-таки, со временем, за римлянами эту роль «арбитров». Потому что, пусть и не сразу, постепенно осознали ее полезность и для самих германцев. К тому же ни одно германское племя не могло быть уверено в том, что будет всегда побеждать. А для побежденных, естественно, очень важно было знать, что римские «легионеры-миротворцы» подоспеют вовремя, до того, как побежденное племя германцев будет вырезано поголовно, включая женщин и детей, другим, победоносным, племенем германцев, и не дадут свершиться геноциду. Приняв на себя «миротворческую функцию», римляне хотя бы частично искупали свою вину за кровавые деяния своих полководцев Гая Мария и Флавия Стилихона, безжалостно и поголовно истребивших многочисленные племена мигрантов преимущественно германского происхождения в битвах при Аквах Секстиевых и Фезулах (о чем упоминалось выше).
Когда Аэций прослышал в Равенне в 434 г. о возмущении бургундов и узнал о бургундской опасности, угрожающей римским подданным – бел(ь)гам, он воспринял эту новость как дурную, но вовсе не как катастрофическую. Возможно, при дворе западно-римского императора звучали голоса, призывавшие не вмешиваться в схватку германских «драчунов». В конце концов, всякий живой германец оставался потенциальным противником «вечного» Рима, а каждый убитый германец – убитым врагом (во всяком случае, для будущих поколений римлян).
Но Аэций оказался дальновиднее других. Он понимал, что распря, разгоревшаяся между бургундами и бел(ь)гами, могла перекинуться на всю римскую Галлию, ввергнув ее в море крови и огня. Военные действия на Рене всегда блокировали важнейшие торговые пути. Победоносные бургунды не преминули бы отомстить за прежние обиды алеманнам, и война, в конце концов, неминуемо докатилась бы до италийских пределов. Давняя, восходящая еще к Гаю Юлию Цезарю римская традиция требовала душить подобные варварские усобицы в зародыше. Ибо, если бы они разгорелись и слились в один общий пожар, охвативший большую часть занятых германцами территорий, потушить его имевшимися в распоряжении Рима ограниченными силами было бы невозможно, сколько ни «мочи в сортире» непокорных варваров (тем более, что общественных туалетов за стенами римских городов попросту не было). Самому гениальному Цезарю, пребывавшему и действовавшему на пике римского военного могущества, и его отборным легионам, потребовались целые десятилетия, чтобы затоптать эти многочисленные, слабо тлеющие, очаги пожаров. Чтобы не дать им перерасти в один, всеобщий, «мировой» (в тогдашнем римском понимании) пожар. А уж у разделенной надвое поздней Римской империи и подавно не было никаких шансов довести борьбу в аналогичной ситуации до победного конца. Впрочем, как нам уже известно, у Аэция имелось «средство тушения пожара», которого не было у Гая Юлия Цезаря – безотказная «пожарная команда» в лице «летучего корпуса» гуннских «кентавров». Эти весьма своеобразные и своенравные «пожарные» были опаснее всего, когда не были ничем заняты. И потому значительная часть дорогостоящих римских войск использовалась для изоляции гуннских военных лагерей от гражданского населения и от лагерей других римских «союзников». Сегодня нам известно, что в разных странах и в разные времена ничем не занятые пожарные нередко сами превращались в поджигателей, чтобы им было что тушить и тем самым оправдывать свое существование. Гунны же в умышленном разжигании среди чужих племен бунтов и мятежей (чтобы им было что подавлять) уличены ни разу не были. И тем не менее, по временам, когда они, хорошо оплачиваемые римские наемники, продолжительное время торчали в лагерях без дела или даже отсылались за ненужностью в Паннонию, где им грозила скучная и однообразная кочевая жизнь под бдительным надзором племенных князей, в гарнизонах не обходилось без разного рода инцидентов.