Испытываемое Ланом чувство опасности походило на застрявший в горле ком. Тучи казались ниже, чем прежде. В них что-то грохотало, словно это били барабаны Тёмного, явившегося по людские души.
К тому времени, когда Лан подъехал к штабному шатру, к нему присоединилось около сотни людей. У самого шатра Лан заметил юного посыльного-шайнарца без доспехов — тот с развевающимся на бегу хохолком быстро направлялся к своей лошади.
По сигналу Лана Андер бросился за посыльным и перехватил поводья его лошади, крепко сжав их в руке. Парень нахмурился:
— Дай Шан? — отдав честь, обратился он к Лану, когда тот подъехал ближе.
— Лорд Агельмар отправил тебя с приказом? — спешиваясь, спросил Лан.
— Да, милорд.
— Каков приказ?
— К кандорским лучникам на восточном фланге, — ответил посыльный. — Холм, на котором они расположились, слишком далеко от поля битвы, и лорд Агельмар считает, что они принесут больше пользы, если выдвинутся вперёд и будут обстреливать Повелителей Ужаса.
Должно быть, лучники думали, что салдэйская лёгкая кавалерия всё ещё на месте. А салдэйцы — что лучники останутся на прежней позиции. Резервы считали, что после того, как их бросят в бой, и лучники, и кавалерия будут удерживать свои позиции.
И всё-таки это могло быть совпадением. Агельмар был слишком измотан, или у него втайне от остальных генералов имелся некий грандиозный план. Никогда не обвиняй человека в преступлении, которое карается смертью, если не готов прямо на месте казнить его собственной рукой.
— Отставить, — холодно приказал Лан. — Меняю формулировку приказа. Отправить салдэйскую разведку в сторону восточных холмов. Передай пусть проверят, не пытаются ли Отродья Тени тайно обойти нас и нанести внезапный удар. Предупреди лучников, чтобы приготовились к бою. После этого возвращайся сюда и доложи. И поторопись, но никому ни слова об этом приказе, кроме разведчиков и лучников.
Парень выглядел сбитым с толку, но отдал честь. Агельмар был командующим армией, но за Ланом, как за Дай Шаном, оставалось последнее слово по всем приказам. Выше него по рангу в этой битве стояла только Илэйн.
Лан кивнул паре своих гвардейцев. Вэшим и Герал были малкири, заслужившими за несколько недель боёв его огромное уважение.
«Свет, неужели прошло всего несколько недель? А кажется, что долгие месяцы!»
Лан отбросил эти мысли, проводив взглядом гвардейцев, которые направились следом за посыльным — убедиться, что он выполнит приказ. Обдумывать последствия того, что произошло, он станет только узнав все факты.
Только после этого.
* * *
Лойал не очень-то разбирался в войнах. Но этого и не требовалось, чтобы понять — силы Илэйн терпят поражение.
Он с другими огир противостоял орде из тысяч и тысяч троллоков второй армии, обогнувшей город и обрушившейся на них с юга. Арбалетчики Легиона Дракона прикрывали огир с фланга, выпуская один залп за другим — им пришлось отступить с передовых позиций, когда троллоки достигли их рядов. Враг рассеял и без того вымотанную тяжёлую кавалерию Легиона. Подразделения пикинёров отчаянно сдерживали напор противника. За другой холм цеплялись тающие ряды Волчьей Гвардии.
До Лойала доходили обрывочные сведения с других участков битвы. Войска Илэйн разбили северную армию троллоков и добили её остатки. И в то время как огир сражались, защищая драконы, стреляющие с вершины холма, на новую передовую прибывало всё больше и больше солдат. Они являлись израненные, измученные и ослабевшие.
Свежая армия троллоков их сметёт.
Огир запели песню скорби. Это был плач по вырубленным лесам, по великим древам, погибшим из-за бури. Это была песня об утратах, печали и неизбежности. Лойал присоединился к последнему припеву.
Русла рек пересохнут однажды.
Последний куплет певец пропоёт,
Каждый росток засохнет от жажды.
С ветки последний лист опадёт…
Он уложил рычащего троллока, но другой в это время впился зубами в его ногу. Лойал закричал, прервав песню, и схватил врага за горло. Он никогда не считал себя сильным, особенно по меркам огир, но поднял троллока и швырнул в наступающих врагов.
Земля вокруг Лойала была усеяна мёртвыми людьми — такими хрупкими. Их обрывающиеся жизни больно ранили Лойала. Им был отмерен такой короткий век. Но оставшиеся в живых ещё сражались. Он знал, что эти люди считают себя больше, чем они есть на самом деле, но здесь на поле боя, рядом с огир и троллоками, они казались детьми, путающимися под ногами у взрослых.
Нет. Он не станет думать о них подобным образом. Люди, мужчины и женщины, сражались храбро и истово. Они не дети, они — настоящие герои. И всё же при взгляде на павших у него опускались уши. Лойал вновь затянул песню, громче прежнего, и на этот раз уже не песнь скорби. Прежде он не пел ничего подобного — это была песня роста, но не обычная, хорошо знакомая древопесня.
Он возносил слова этой песни громко и гневно, нанося удары топором направо и налево. Трава вокруг становилась зеленее, потянулись ожившие побеги и стебли. Даже на древках оружия троллоков распустились листья. Многие твари при виде подобного заревели и побросали от страха своё оружие.
Лойал продолжал сражаться. Эта песня не была победной. Это была песня жизни. Он не собирался умирать на склоне этого холма.
Во имя Света, перед смертью ему ещё нужно закончить свою книгу!
* * *
В штабном здании Мэт стоял в окружении скептически настроенных шончанских генералов. Мин вернулась лишь недавно, одетая и причёсанная уже на шончанский манер. Туон тоже отлучилась по каким-то императорским делам.
После очередного взгляда на карты Мэту нестерпимо захотелось выругаться. Карты, карты, снова карты. Куски бумаги. Большую их часть прошлым вечером на скорую руку, да ещё и в потёмках, набросали писцы Туон. Откуда ему знать, насколько они точны? Однажды в Кэймлине Мэт видел, как уличный художник писал вечером портрет хорошенькой женщины, а в итоге картину можно было продать за кучу золота как точный портрет Кенна Буйе в платье.
Мэт всё более и более приходил к убеждению, что от военных карт пользы не больше, чем от шубы в Тире. Ему нужно видеть, как идёт битва, а не то, как её ход представляется кому-то другому. Карты не позволяли видеть детали.
— Я собираюсь взглянуть на поле боя, — объявил Мэт.
— Вы собираетесь что? — удивилась Куртани. Шончанская Генерал Знамени была не симпатичнее вязанки хвороста в доспехах. Мэт решил, что она однажды съела что-то кислое, а потом, увидев, что получившейся физиономией хорошо пугать птиц, решила оставить её насовсем.
— Я собираюсь взглянуть на поле боя, — повторил Мэт. Он снял шляпу, затем, схватившись за ткань на спине, с шелестом стянул через голову свой роскошный и неудобный шончанский наряд — все эти шелка с галунами и неуклюжие наплечники — и отбросил в сторону.