Московские коллекционеры - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Семенова cтр.№ 19

Сергей Иванович и письма-то писал редко, по большей части ограничивался открытками, а тут настоящий дневник. Почувствовал, что должен исповедаться — именно за этим он и отправился на Синай. «В древней Аравии, которая ныне называется Палестиною, есть обширная пустыня, совершенно безводная, бесплодная и лишенная всех благ земных. Там над Черным морем и над пропастями грозные и дикие вершины обрывистой горы Синайской. На ее ребрах обитают иноки, которых вся жизнь состоит в постоянном приготовлении к смерти, в безмятежном уединении среди дорогой их сердцу пустыни», — писал в VI веке историк Прокофий Кесарийский о синайских отшельниках, старавшихся «на земле осуществить житие ангельское, служа Господу день и ночь постом и молитвами».

Русские паломники впервые появились на Синае в IX веке, а с XIV столетия монастырь Святой Екатерины, куда направлялся Щукин, стал получать помощь русских князей. Иван Грозный послал на обновление обители тысячу золотых, а его сын царь Федор Иоаннович приказал устроить «негасимые кадила» над мощами Святой Екатерины и у явившейся Моисею Неопалимой купины.

«Живу тут в Монастыре. Устав строгий. Служба утром в 2 часа до 7 час. утра. Обед в 9 час. утра. Дн. служба с 2 до 4 часов дня. Но вся жизнь крайне интересна. Для меня открывали мощи Вел. муч. Екатерины. Монастырь очень красив, воздух дивный. Мое путешествие интересно, но трудно. Нужно много сил», — написал Сергей Иванович сестре на почтовой карточке с видом монастыря Святой Екатерины, куда начиная с XVIII века так стремились русские паломники.

Внук С. И. Щукина Андре-Марк, сын его младшей дочери Ирины, уверен, что дед отправился на Синай, чтобы спросить совета у Всевышнего. Он потерял жену и сына, поехал замолить грехи и, возможно даже, посвятить себя служению Богу. Но уже по дороге понял, что к бегству от цивилизации не готов и хочет лишь одного: как можно скорее вернуться назад, в свой «культурный, тонкий, изящный мир».

«На том берегу виднеются огни Суэца… Я еще недалеко от культурного мира. Вечером… читал Библию.

30 октября. Синайская пустыня… Вдали на востоке виднелся лиловато-розовый горный хребет (Джебель), на западе все время был виден Суэцкий пролив и на нем синие горы… Закат был мрачный, строгий, вообще общее впечатление громадной силы и величья.

…2 ноября. Вчера я в первый раз усомнился, справлюсь ли я со своей задачей. Кажется, я слишком стар, чтобы выдержать такое предприятие. Я вижу, что мои силы недостаточны… Голова кружилась, все тело болело, чувство страшной усталости, время тянулось безумно долго. Мы шли по выжженному дну бесконечного кратера… Нельзя себе представить, как при однообразии окружающей обстановки время катится долго. Впечатления меняются, поэтому время бесконечно. Я только теперь понял, что значит минута, как она долга… Для меня вчерашний день целая вечность. И какая тяжелая, ужасная вечность! Как я устал! Вечером насилу, с помощью драгомана слез с верблюда…

Писать я вчера не мог. Не знаю, как разделся и лег в постель… Голова болит, сердце работает усиленно, и москиты так и жужжат. Встал, вымазал себе лицо эвкалиптовым маслом, не помогает…Ну, думаю, расхвораюсь я тут окончательно. Москиты заразят малярией, организм мой ослаб. Почва для болезни подходяща. Стыдно, что я струсил и стал жалеть о теплом московском житье. Стал вспоминать о всех близких, дорогих людях. В данный момент с каким наслаждением перенесся бы на волшебном ковре-самолете к себе домой. А голова трещит, что-то грузное, тяжелое прижимается к палатке, верно кошмар. А может, гиена?

…Москиты кусают, мухи лезут в рот, нос, уши, ползают по лицу, духота, тело все горит, голова болит безумно. Нет, какие путешествия в мои годы! Для меня Париж, искусство, музыка, живопись, изящная литература. Хорошо бедуинам. Они прошли пешком 40 верст, не отдыхая, в жару около 50 градусов и потом часа два работали. Зато рассказывают, когда бедуину нечего есть, он кладет себе камень на живот и не чувствует голода.

Нет, мне это не по силам. Мои удовольствия другого рода. Я с наслаждением слушаю музыку Скрябина, читаю Валерия Брюсова, смотрю картины Мориса Дениса. Нет! Нет! Назад в Европу, в мой культурный, тонкий, изящный мир! Но как и вырождает нас культура! Какой мы сравнительно слабый народ, физически, пожалуй, и нравственно» (курсив мой. — Н. С.).

В отшельники Щукин явно не годился. Ему предстояло выполнить другую миссию — открыть России Пикассо и Матисса.

К Рождеству 1908 года Сергей Иванович возвратился в Москву. 2 января исполнялся год со дня смерти Лидии. Утром принесли телеграмму в черной рамке, которую все приняли за выражение соболезнований по поводу печальной даты. В первую минуту никто не хотел верить в страшное совпадение: вечером 2 января у себя дома в Париже внезапно скончался Иван Иванович Щукин.

Ивана Щукина похоронили на кладбище у подножия Монмартра. Сергей Иванович в Париж не поехал. Всем занимался Петр, которому помогал Дмитрий. Поскольку покойный ушел из жизни по собственной воле, презрев христианскую мораль, похороны были устроены гражданские: гроб везли на автомобиле, а тело кремировали. Зинаида Гиппиус вспоминала, что оказалась свидетелем подобной церемонии впервые и была поражена столь необычным ритуалом.

Щукинское самоубийство мгновенно мифологизировали: одни уверяли, что 39-летний Иван Иванович застрелился, другие, что принял цианистый калий, и понять, что же случилось на самом деле, невозможно. «Много мыслей вызвала эта смерть у меня. — Да, так жить было нельзя. Такой жизни я бы не вынес… — писал узнавший страшную новость И. С. Остроухов. — Отрицание на первом плане… ничего, ни идеалов, ни реальных отношений. Родина — к черту, предрассудок. Матери, братьев, друзей — нет. И так все и ко всему. А своего-то ничего, глядь, и нет».

Причиной самоубийства Щукина газетчики называли «пачку неоплаченных векселей». У Ивана Ивановича действительно были приличные долги. Вишняков с Грабарем в один голос утверждали, что все деньги он «просадил на баб», а окончательно разорила его «старая, хорошо известная в Париже м-ль Берта». Парижские кокотки пользовались расположением Ивана Ивановича, но не они одни лишили его состояния. Погубили Ивана Ивановича любовь к красивой жизни, но более всего — страсть к коллекционированию, которая, как уже неоднократно замечалось, была у всех братьев в крови. Сперва Иван Иванович жадно скупал новых французов, а потом увлекся старыми мастерами. «Постепенно перехожу на старое, божественное», — признавался он Илье Остроухову, которому продал «Портрет Антонена Пруста» работы Эдуарда Мане («Цена оному портрету… две тысячи франков, без уступки»). Так им «были упразднены» Карьер, два маленьких Дега, Пюви де Шаванн и Уистлер. «Представители новой живописи исчезают постепенно, уступая место старым», — сообщал Иван Иванович Остроухову, уверяя, что пока «не заразился ни вандализмом, ни щукинским духом быстрой распродажи».

К началу века на стенах квартиры на авеню Ваграм появились серовато-охристые полотна вошедшего в моду испанского живописца Игнасио Сулоаги. Под влиянием Сулоаги, считавшего себя продолжателем великих испанцев, Иван Иванович «переключился» на Эль Греко, Гойю и Веласкеса. С этого момента вокруг него и начали роиться слухи о подделках. «Ив. Ив. Щукин… имел большое влечение к русским древностям и к истории искусств; последняя страсть заставляла его покупать картины известных мастеров. А кто покупает картины, тот обыкновенно кончает тем, что перепродает их, — вспоминал М. М. Ковалевский. — …Щукин любил женщин, а эта любовь приводит к необходимости добывать деньгу. Он избрал для этого… торговлю разного рода Греко и Веласкезами, из которых не все были настоящими». В этой связи интересен мемуар скульптора Сергея Меркурова ^[36], пересказавшего слышанное от ближайшего щукинского приятеля А. Ф. Онегина-Отто, знаменитого собирателя пушкинских раритетов. «Ведь я знаю, что с ним проделывали. Сделают копию Веласкеса, привезут в какую-нибудь испанскую деревушку или горный монастырь, подкупят священника или приора и дают знать Щукину, что де, мол, нашли подлинного Веласкеса, можно купить недорого, подменив его копией». Онегин-Отто говорил Меркурову, что не раз предупреждал Ивана и что когда-нибудь Щукин прозреет, но будет поздно. Но Иван Иванович никого не слушал.