Альфонсо Ибанез подошел к подъезду и позвонил в домофон, никто не ответил. Он постучал в окно консьержки и показал удостоверение; усталая женщина в халате впустила его, не задавая вопросов. В кармане у него второй ключ от квартиры, который он тайком оставил у себя, подписывая договор аренды. Мало ли что, сказал он себе тогда. После того как больше месяца от нее не было ни слуху ни духу, он достал ключ из ящика стола и повесил его на кольцо со своими. Он поднимается на пятый этаж и стучит в дверь; в квартире тихо, он вставляет ключ в замочную скважину и снова стучит. Ответа нет, и он входит.
В квартирке ничего не изменилось, с тех пор как он заходил в последний раз несколько месяцев назад. Чистое белье свалено в кучу справа от двери ванной, грязное слева. На стену в изголовье кровати она повесила постер с психоделической мандалой. Он прошел в кухню, открыл холодильник. Помидор и пучок петрушки гниют в отделении для овощей, на дверце бутылка скисшего молока. Она не была дома несколько недель или только забегала. Впервые он по-настоящему встревожился и решил прочесать квартирку частым гребнем.
Дорожная сумка стоит в шкафу, в ней часть ее одежды и обуви. Никакой посуды в раковине. В ванной зубная щетка и паста на месте, бутылочка шампуня на полу в душевой кабине.
Он вернулся в комнату, лег на кровать и зажег лампу у изголовья под бело-голубым абажуром в стиле seventies, которую они купили вместе в Икее, как и всю остальную обстановку, когда она переехала. На полу под лампой три книги. Сборник сюрреалистической поэзии, открытый на середине, страницами вниз, «Кондор», детектив Карила Фери, и какое-то философское эссе под названием «Система элементов». Ибанез пролистал все три – не спрятано ли что между страницами, – и наугад прочел одно стихотворение, Бретона.
Он откладывает книгу, задумавшись. Она совершеннолетняя, так что он не может объявить ее в розыск и поднять на ноги полицейские службы. Достав телефон, он пишет сестре сообщение, переписывает его пять раз, прежде чем отправить. Если она его получит, то выйдет из себя, узнав, что он у нее дома, и непременно ответит. Если же не ответит, то… зная сестру, он говорит себе, что тогда у него будут веские причины для беспокойства.
«Энкарна, где ты, сестренка? Полтора месяца ни слуху ни духу, я беспокоюсь, объявись!!» Ибанез жмет на «отправить».
Стараясь не думать о плохом, он рассматривает потолок, где штукатурка облупилась вокруг давней протечки, покрывшей добрую половину его поверхности коричневыми и черными пятнышками. Списки стоят у него перед глазами, накладываясь на лицо сестры. В голове мешанина информации, и недосып начинает сказываться, правое веко подергивается все чаще. Закрыть глаза на несколько минут ему не повредит. И он сразу отключается, проваливается в мир без сновидений, белый и враждебный.
Когда он проснулся, давно стемнело. Из окна уже слышна ночная жизнь Менильмонтана. Он смотрит время на телефоне – 23.50, звонить домой слишком поздно, все спят.
На экране высвечивается сообщение: «ТЫ МЕНЯ ДОСТАЛ, какого черта ты делаешь В МОЕМ ДОМЕ??!!! Оставь меня в покое. Я у парня!!»
И еще одно, тоже от сестры: «ACAB!!!»
[35] Что и говорить, в ее жилах течет цыганская кровь.
Виноваль медленно раздевается, роняя одежду на пол. Он погасил весь свет, расставил вокруг себя свечи и не спеша зажигает их одну за другой, это ритуал. Волосы уже почти нужной длины, щетины не видно, волосков на теле тоже почти нет, эпиляция удалась. В этом месяце он провел примерно двадцать процентов своего времени в платье. В следующем надо бы еще больше. Он мечтает о ста процентах. Засунув пенис между ляжек, он сжимает их, чтобы его не было видно. Гладит свой торс, представляя себе пышную плоть, две грушевидные груди.
Он дождется ста процентов и тогда попробует завязать новые отношения. Пусть его примут таким, какой он есть, такой, какая она будет. Он поднимает глаза к зеркалу и видит себя во весь рост. Улыбается. Завтра он купит еще бюстгальтеров и, почему бы нет, пояс с чулками. С его-то ногами он будет выглядеть божественно.
СРЕДА – 0.30
Со временем ничего не смягчается. Так говорят, но это неправда. Наоборот, твердеет. Сохнет. Как корка на ссадине. И ты ее расчесываешь. И идет кровь. И опять расчесываешь. Сдираешь с мясом. Остаются гадкие отметины. Карцер без двери, без стен, без замка. И постоянно горит свет. Тюрьма без свиданий. Я нарезаю круги по комнате. Прогулка. Сводит икры, сводит ляжки. Сводит мозг.
А потом я закрываю глаза. Возникают бегущие линии, как фары машин на снимках, когда слишком долго не закрывали затвор. Светящиеся змеи бегут к горизонту. Не размыкая век, я лечу следом, оседлав эти жилы чистого света, туда, вдаль, в невидимый край.
20
Через пять дней после той публичной репетиции, утром в четверг, всем поступил один и тот же телефонный звонок. Участников «Play» ждут завтра на набережной Орфевр, 36, чтобы задать несколько вопросов по поводу смерти Хуа Сан Лам в ночь с субботы на воскресенье.
Сообщения так и летят. Группа договаривается о встрече в студии завтра в 8 утра.
На сей раз все точны, лица унылые, шутить никто не настроен.
– Что будем делать?
– Надо идти, думаю, мы обязаны.
– Скажешь тоже, обязаны, еще чего!
– Это тебе не просто жалоба в местный комиссариат. Это Криминальная бригада. И надо же, чтоб такая пакость случилась у меня! – рычит Шала.
– Что нам грозит?
– Соучастие?
– Вряд ли.
– Продажа наркотиков?
– С моей судимостью мне только этого не хватало, – добавляет Ким, – у меня и так условный срок, я не могу себе позволить даже превышение скорости.
– У тебя и прав-то больше нет!
– И то верно.
– Паоло, а ты что скажешь? Чего молчишь?
– Мы тут ни сном ни духом, так что пойдем и расскажем правду. Мы же, блин, не гангстеры.
– Та девчонка купила это дерьмо здесь, на нашей репетиции. И мы за это огребем по полной.
– Ну, и?
– Ну и ничего, я только хочу сказать про эти голубые таблетки, девять шансов из десяти, что она купила их у большого Туртурро.
– Думаешь?
– Брось, Тони, мы все были здесь, в подсобке, когда дылда предложил их нам!
– Кроме меня!
– Да, кроме Мики.
– А мне он их предложил потом, – улыбается басист. – Я, кстати, принял одну, вштыривает не по-детски.
Все ошеломленно уставились на Мики.
– И ты вот так нам об этом говоришь?
– А как еще я должен вам сказать?
– Хрен знает, это же стремная штука. Ты хорошо себя чувствуешь? Странных симптомов нет?