– Или она! Это могла бы быть она! Или… они?
Огаст не хватает сил быть тронутой тем, как усердно она старается быть инклюзивной.
– Никто.
– Хватит врать.
– Ладно, хорошо, – говорит Огаст. Если ее мать захотела узнать ответ, она не остановится, пока его не получит. – Есть девушка, с которой я познакомилась… в метро. С которой я как бы встречаюсь. Но, по-моему, она не хочет ничего серьезного. Она не очень… доступна.
– Понятно, – говорит мама. – Что ж, ты знаешь мое мнение.
– Никогда не ходи с кем-то куда-либо, если сначала не проверила, что у него в багажнике нет оружия, – монотонно бубнит Огаст.
– Можешь смеяться сколько хочешь, но меня никогда не убивали.
Огаст могла бы объяснить, что Джейн не может даже выйти из метро, но вместо этого она сменяет тему и спрашивает:
– А что с детективом Примо? Он все еще ведет себя как мудак?
– Ох, дай я тебе расскажу, что этот скользкий хрен сказал мне, когда я звонила в последний раз, – говорит она, и начинается.
Огаст переключает телефон на громкую связь, позволяя голосу мамы размыться в белый шум. Она проходится по хронологии, пока ее мама говорит о зацепке, по которой она пошла, про то, что Оги мог быть в Литтл-Роке в 1974-м, и она думает про имя Джейн. Су Бию. Бию Су.
– В общем, – говорит мама, – где-то есть ответ. Я столько о нем в последнее время думаю, понимаешь? – Огаст смотрит на стену спальни, на фотографии, прикрепленные кнопками того же бренда, которым пользовалась мама, чтобы делать дырки в их гостиной. Она думает о своей маме, поглощенной человеком, который даже не может вернуться, живущую этой тайной, у которой нет решения. Посвящающая всю свою жизнь призраку.
– Да, – говорит Огаст. Слава богу, что она совсем не такая.
– Моя помада нормально выглядит? – спрашивает Майла, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Огаст. Ее локоть выбивает телефон из рук Уэса, и он ворчит, поднимая его с пола метро.
– Стой, – говорит Джейн, наклоняясь вперед, чтобы стереть пятно ярко-синей помады большим пальцем. – Вот. Теперь ты идеальна.
– Она всегда идеальна, – говорит Нико.
– Фу, – стонет Уэс. – Тебе повезло, что это твой день рождения.
– Это мой день рождеееения, – счастливо поет Нико.
– Двадцать пять – преклонный возраст, – говорит Майла. Она целует его в щеку, снова смазывая помаду.
Нико расправляет красную бандану на шее, как ковбой, не спеша выходящий из таверны. У него деним на дениме, с лоскутом в виде американского флага на одном плече и завитком, артистично падающим ему на лицо. Пуэрториканский Спрингстин в праздник Четвертого июля. Сегодня и правда четвертое июля.
– Так что такое это Июльское рождество? – спрашивает Огаст, оттягивая отвратительную футболку в честь Дня святого Валентина, которую она взяла в секонд-хенде. Она с рисунком Гарфилда, окруженного мультяшными сердцами, и надписью «Я БУДУ ТВОЕЙ ЛАЗАНЬЕЙ». Объяснить это Джейн получилось только со второй попытки. – И почему на день рождения Нико такая традиция?
– Июльское рождество, – торжественно говорит Майла, взмахивая руками и опять сбивая телефон Уэса на пол, – это ежегодная традиция на Четвертое июля в «Делайле», где мы празднуем день рождения этой великой нации, – на этом Уэс издает пукающий звук, – с тематическими напитками и звездным составом драг-квин, выступающих с праздничными номерами.
– Но это не просто Рождество, – замечает Нико.
– Да, – добавляет Майла. – Они до сих пор называют это Июльским рождеством, но в него постепенно включили все праздники. В прошлом году Исайя делал пародийный номер в честь Дня благодарения под «Мои прелести»
[34], одетый в надсосочники в виде сладкой картошки и стринги в виде яблочного пирога. Это было потрясающе. Уэсу пришлось выйти из здания и пробежать кварталов десять.
– Все было не так, – говорит Уэс. – Я вышел покурить.
– Конечно.
– А еще там познакомились мы с Майлой, – добавляет Нико.
– Правда? – спрашивает Джейн.
– Вы никогда об этом не говорили, – говорит Огаст.
– Да, я все время ходил в «Делайлу», когда еще жил с родителями, – говорит Нико. – Всем там всегда было все равно, кто ты, кем хочешь стать или думаешь, что можешь стать. Хорошая энергетика.
– А я встречалась с одним из барменов, – заканчивает Майла.
– Ого, стой. – Огаст поворачивается к Майле. – Ты встречалась с другим, когда вы познакомились?
– Да, – говорит Майла, весело поправляя кофту, отвратительную реликвию с Хануки из детства Уэса. – Не хочу сказать, что бросила того парня сразу же, как только увидела Нико, но… нам все-таки пришлось дождаться, когда он уволится оттуда, прежде чем снова показаться там.
– Тропа вселенной, – глубокомысленно говорит Нико.
– Тропа моего стояка, – отвечает Майла.
– Ага, я покатился, – говорит Уэс, продвигаясь к аварийному выходу.
– Это безумие какое-то, – говорит Джейн, искусно хватая его за воротник футболки. – Я не могу представить никого из вас с кем-то другим.
– Мне кажется, мы никогда не были другими, – говорит Нико. – Не по-настоящему. Мне кажется, такого не могло бы быть.
– Отпусти меня. Я заслуживаю быть свободным, – говорит Уэс Джейн, которая щелкает его по носу.
– В общем, – говорит Майла. – Мы познакомились на дне рождения Нико, в Июльское рождество. И мы познакомились с Исайей пару Июльских рождеств спустя, и он помог нам получить квартиру. И поэтому это традиция на день рождения.
– Еще какая традиция, – говорит Нико.
– Боже, – говорит Джейн с улыбкой. – Мне так жаль, что я не могу пойти.
Огаст касается тыльной стороны ее ладони.
– Мне тоже.
Они доезжают до своей станции и проталкиваются к дверям, и, выходя из вагона, Огаст слышит, как Джейн говорит:
– Эй, Лэндри. Кое-что забыла.
Огаст поворачивается, и Джейн стоит там под светом ламп с курткой, накинутой на одно плечо, и сверкающими глазами, похожая на то, что Огаст выдумала, как длинная ночь и ноющие ноги утром. Она высовывается из вагона, совсем слегка, ровно настолько, чтобы взбесить вселенную, притягивает Огаст к себе за ее идиотскую футболку и целует ее так сильно, что на секунду она ощущает искры в позвоночнике.
– Повеселись, – говорит она.
Двери закрываются, и Майла издает тихий свист.
– Черт побери, Огаст.
– Заткнись, – говорит Огаст с горящими щеками, но воспаряет по лестнице так, будто она на Луне.