Преданность выбранной работе и нестандартные методы помогали Мириам добиваться неплохих результатов. Джалисса, к примеру, получила дипломы двух колледжей и занимает ответственный пост в гостиничном бизнесе.
И многих других девочек Мириам удержала на пути истинном, не дала свернуть на кривую дорожку. Казалось бы, со временем о ее жизни должны снять фильм, в котором главную роль сыграет Холли Берри.
Вместо этого кто-то из родителей пожаловался, что в своих контактах с девочками Мириам обращается к религии. И организация активистов-адвокатов подала на Мириам, сотрудницу государственного учреждения, в суд, поскольку в Соединенных Штатах церковь отделена от государства. Адвокаты хотели, чтобы в беседах с девочками она перестала упоминать религиозные примеры, и требовали, чтобы она убрала татуировку «Deo gratias» или поверх нее сделала бы какую-то другую. Они не сомневались, что, беседуя с девочками один на один, Мириам оттягивала вниз нижнюю губу и разлагала невинные души.
Если вы подумали, что этих горе-адвокатов высмеяли в суде, то вы ошиблись. Этого не произошло. Как не сняли и фильм с Холли Берри. Суд встал на сторону активистов.
Обычно государственных служащих не так-то легко выгнать с работы. Профсоюзы предпринимают неимоверные усилия, чтобы сохранить работу клерку-алкоголику, который появляется на рабочем месте только три дня в неделю и треть рабочего дня проводит в туалетной кабинке: прикладывается к фляжке или блюет.
А вот Мириам профсоюз оказал только номинальную поддержку. В результате она с работы ушла. И только несколько лет спустя, сменив еще несколько работ, услышала зов к жизни, которую и ведет в настоящий момент.
Сидя за столиком, просматривая какие-то списки, она подняла голову, когда я приблизился к сестринскому посту.
— А вот идет юный мистер Томас, как всегда окутанный облаком загадочности.
В отличие от сестры Анжелы, аббата Бернара и брата Костяшки, она ничего не знает о моем даре. Мастер-ключ и другие привилегии интригуют ее, и, возможно, она о чем-то догадывается, но лишних вопросов не задает.
— Боюсь, сестра Мириам, вы принимаете за загадочность мое постоянное состояние недоумения.
Если бы о ней все-таки сняли фильм, продюсеры поступили бы правильно, пригласив на главную роль Королеву Латифу,
[18]
а не Холли Берри. Сестра Мириам и по комплекции, и по манере держаться больше походила на Латифу, да еще и обладала королевской харизмой.
Ко мне она относится дружелюбно, но при этом с некоторой настороженностью, словно знает: я определенно что-то скрываю, пусть даже и не набедокурил.
— Томас — это английское имя, — заметила она, — но, похоже, у тебя в семье были ирландские корни, учитывая, как легко слетает ложь с твоего языка, словно ты намазываешь теплое масло на булочку.
— Никакой ирландской крови, будьте уверены. Но если бы вы знали мою семью, то согласились бы, что во мне есть странная кровь.
— Ты не думаешь, что удивил меня этим, дорогой?
— Нет, не думаю. Могу я задать вам несколько вопросов о Джейкобе из четырнадцатой комнаты?
— Женщина, которую он рисует, его мать.
Иногда у меня возникает ощущение, что сестра Мириам умеет читать мысли других.
— Его мать. Я так и подумал. Когда она умерла?
— Двенадцать лет тому назад, когда ему было тринадцать. Он был с ней очень близок. И она, похоже, очень любила его.
— А отец?
Сестра Мириам помрачнела.
— О нем ничего не известно. Мать Джейкоба не была замужем. Перед смертью она устроила сына в интернат при другой церкви. Когда мы открылись, его перевели сюда.
— Мы с ним поговорили, но понять его не так-то просто.
Вот тут на лице сестры Мириам отразилось удивление.
— Джейкоб говорил с тобой, дорогой?
— В этом есть что-то необычное?
— С большинством людей он не говорит. Слишком застенчивый. Я иной раз могу вытащить его из кокона… — Она наклонилась вперед, всмотрелась в меня. — Мне не следовало удивляться тому, что он с тобой заговорил. Совершенно не следовало. В тебе есть что-то особенное, заставляющее людей открываться, не так ли, дорогой?
— Может, все дело в том, что я умею слушать.
— Нет, — она покачала головой. — Не в этом. Ты не просто умеешь слушать. Ты потрясающе слушаешь, дорогой.
— Спасибо, сестра.
— Ты видел, как малиновка сидит на лужайке, склонив голову, пытается услышать червяков, которые ползают в земле под травой? Если бы ты сел рядом с малиновкой, то услышал бы червяка первым.
— Интересно. Весной нужно будет попробовать. Так или иначе, разговор у него загадочный. Он говорил о дне, когда ему не разрешили выйти в океан, но, цитирую, «они пришли, и зазвонил колокол».
— «Никогда не видел, где звонил колокол, — процитировала сестра Мириам, — и океан движется, поэтому колокол, который звонил, переместился куда-то еще».
— Вы знаете, что он хочет этим сказать? — спросил я.
— Пепел его матери развеяли над морем. Под колокольный звон. Джейкобу рассказали об этом.
Память услужливо подсказала: «Джейкоб только боится, что поплывет не в ту сторону, когда придет темнота».
— Ясно, — я вновь почувствовал себя Шерлоком. — Он тревожится, что не знает места, где рассеяли пепел, он знает, что океан всегда движется, вот и боится, что не сможет найти ее, когда умрет.
— Бедный мальчик. Я тысячу раз говорила ему, что она на Небесах и придет день, когда они вновь будут вместе, но мысленная картинка, на которой ее уносит океан, такая яркая, что стереть ее нет никакой возможности.
Мне захотелось вернуться в комнату четырнадцать и обнять Джейкоба. Объятьями, возможно, и не поможешь, но хуже от них точно не станет.
— А кто такой Кого-не-было? — спросил я. — Он боится Кого-не-было.
Сестра Мириам нахмурилась.
— Никогда не слышала, чтобы он произносил это странное имя. Кого-не-было?
— Джейкоб говорит, что он был полон черного…
— Черного?
— Я не знаю, что это означает. По его словам, он был полон черного, когда пришел Кого-не-было и сказал: «Пусть он умрет». Это было давно, до океана, колокола и уплытия.
— До смерти его матери, — истолковала сестра Мириам.
— Да. Совершенно верно. Но он до сих пор боится Кого-не-было.
Она вновь всмотрелась в меня, словно надеялась проткнуть взглядом окутывавшее меня облако загадочности, которое лопнуло бы, как воздушный шарик.
— Почему ты так заинтересовался Джейкобом, дорогой?