– Это не значит, что она мне нравится.
– Всякая работа тяжела, Бак. Не намотаешь это на ус, жизнь наверняка тебя убьет. Я люблю эту землю, труд. Никогда не любил ходить в церковь. Бог, запертый под крышей? Какая глупость. Если спросите меня, Бог здесь. В почве, дожде, небе, деревьях, яблоках, в звездочках внутри тополей. И в нас с тобой. Все это связано, и все есть Бог. Конечно, это тяжелый труд, но это хороший труд, потому что он связывает нас с этой землей, Бак. С этой красивой, ласковой землей.
– Эта земля породила торнадо, убившее маму Эмми. И вы называете ее ласковой?
– Трагедия, я так скажу. Но не вини землю. Она была всегда, и торнадо были ее частью с самого начала. И засухи, и саранча, и град, и пожары, и все, что сгоняло людей с места или убивало их. Земля такая, какая есть. Жизнь такая, какая есть. Бог такой, какой есть. Ты и я – мы такие, какие есть. Никто не идеален. Или, черт, может быть, все идеально, а мы просто недостаточно мудры, чтобы это увидеть.
– Деревья в саду были в плачевном состоянии до нашего появления. Если вы так любите эту землю, почему запустили их?
– Подвел их, Бак, все просто. Подвел их. Это моя вина. Но то, что я нашел вас в том старом сарае, оказалось благословением, и я чувствую новые силы.
Неужели это тот же самый человек, который заколотил окно в комнате Эмми, и разбил бутылку самогона о стену сарая, и безутешно рыдал под дубом? В каком-то смысле он был таким же, как земля, которую любил, – из убийственного торнадо он в мгновение превращался в голубое небо. Он так менялся из-за алкоголя? Или просто такова его природа и, может быть, поэтому Агги оставила его? Если она вообще это сделала.
– Вот что я тебе скажу, Бак. Если тебе надо передохнуть, отвези эти дрова к сараю. Рядом с маленьким сараем стоит колода для рубки дров. Увидишь. Брось там эти чурки и, прежде чем возвращаться, набери воды в деревянное ведро у колонки и притащи сюда. Что-то пить хочется. Справишься?
– Справлюсь.
– А ты как думаешь, Джеронимо?
Моз улыбнулся и кивнул.
– Не затягивай, Бак. У нас еще много работы. И я хочу знать, как продвигаются дела с самогонным аппаратом.
Я положил сморчки в тачку, но когда взялся за ручки, то мог поклясться, что поднимаю пятьсот фунтов. Я навалился на тачку всем весом, и она покатилась вперед.
Я сгрузил чурки возле колоды рядом с сарайчиком, забрал сморчки и пошел в сарай проверить Альберта с самогонным аппаратом.
Было в моем брате что-то такое, что заставляло его выполнять работу тщательно, какой бы она ни была. Маленький перегонный аппарат, который он собрал для Грозы Кабанов – медный котел и витки медных трубочек, был произведением искусства. У нижнего конца спиральной медной трубки, которая называлась змеевиком, стояла стеклянная бутылка из-под молока емкостью в полгаллона, в которую капал самогон.
Эмми была с Альбертом. В тот день она была одета по-другому, в маленькие голубые шорты-комбинезон. Она стояла на коленках перед маленькой открытой печкой под котлом, и огонь освещал ее личико.
– Оди, мне поручили подкладывать дрова, – сказала она.
Я спросил у брата, как продвигается дело.
Он кивнул на бутылку, которая наполнилась уже наполовину.
– Как часы. Как дела снаружи?
Я рассказал ему, что нашел кладбище и что прошлой ночью мы с Мозом ходили туда следом за Грозой Кабанов.
– Альберт, я не знаю, что думать. Он мне вроде как нравится, но есть в нем и что-то пугающее.
– Он хорошо относится ко мне, – сказала Эмми, – но лучше бы он разрешил мне жить здесь, с вами.
– Лучше бы он кормил нас побольше, – сказал я.
– У него мало еды, – сказала Эмми. – Он ест не больше нашего.
– У него наши деньги. Мог бы потратить немного, чтобы пополнить кухонные шкафы.
– Может, он не тратит их потому, что они наши? – сказал Альберт.
Если это правда, то Гроза Кабанов понравился мне еще больше. Настолько, что я решил перестать думать о нем как о Грозе Кабанов. С этого момента он будет Джеком.
Я вышел из сарая, положил сморчки на крыльце дома и наполнил водой деревянное ведро, но не повез его сразу к тополю, который спилили Джек с Мозом. Разговор с Альбертом и Эмми навел меня на мысли. Мне стало интересно, что Джек сделал с наволочкой, в которой лежало все, что мы забрали из сейфа Брикманов. Я поставил ведро около двери в дом, проскользнул внутрь и остановился в раздумьях. Если бы я хотел спрятать что-нибудь от нас, куда бы я это положил?
Первым делом я проверил спальню Джека, в которой не было шкафа, так что единственными вариантами были комод и под кроватью. Ничего. В комнату Эмми я даже не заглянул. Я открыл кухонные шкафчики, заглянул под и за мебель в гостиной и наконец посмотрел на лестницу, ведущую к порезанному матрасу с торчащей, словно выпотрошенные внутренности, набивкой. При мысли о том, чтобы подняться туда снова, в животе все скрутило. Но я хотел найти наволочку, поэтому полез наверх.
Занавеска по-прежнему отделяла закуток с кроватью, матрасом и ночным горшком. Я порылся в вещах, сложенных в другой части чердака, среди которых был дорожный сундук из дерева и кожи. Я поднял крышку и обнаружил аккуратно сложенное лоскутное одеяло, свадебное платье, тоже очень аккуратно сложенное и убранное, Библию, пару красно-коричневых детских башмачков и прочие памятные вещи из прошлого. Зарывшись глубже, я наткнулся на армейскую форму и фотографию в рамке. На ней двое мужчин в военной форме стояли на фоне казарм. Один был Джеком, еще не потерявшим глаз в войне с кайзером. Другой на вид был его ровесником. Оба улыбались, и Джек по-дружески обнимал за плечи второго мужчину. По низу фотографии шла белая надпись «Лучше смерть, чем бесчестье. Руди». Она напомнила мне клятву Германа Вольца перед нашим расставанием: «Я буду защищать вашу и свою честь до смерти».
Я убрал все обратно в сундук, закрыл крышку и наконец отдернул занавеску.
Матрас по-прежнему лежал на полу, как выпотрошенное животное. Я внимательно осмотрел закуток, но не заметил ничего, где можно было бы спрятать наволочку и ее содержимое. Чем дольше я там стоял, тем больше уверялся в том, что здесь случилось что-то ужасное, что-то пугающее. Я, спотыкаясь, вернулся к лестнице и торопливо спустился, убегая из проклятого места. У подножия лестницы я немного постоял, успокаиваясь.
Тут-то я и заметил, что в одном углу кухни доски немного выступают над остальными. Я встал на колени и приподнял люк маленького погреба, небольшого помещения под домом, предназначенного для хранения продуктов в холоде. Продуктов там не было, зато была наволочка вместе с одеялами и флягой, который дал нам Вольц. Я проверил наволочку. Письма, документы и книга были на месте, но деньги пропали, все. Это меня не удивило. На месте Джека я, наверное, тоже стащил бы наличные не раздумывая. Но я удивился, увидев револьвер Брикмана. Не знаю, что на меня нашло – может, из-за того, что я только что спустился из верхней комнаты, испещренной следами ярости, – но я забрал револьвер, положил наволочку обратно в погреб и закрыл люк. Я быстро вернулся в сарай, скрыв оружие от Альберта и Эмми. Я спрятал его в амуничнике под соломенной подстилкой, рядом с проволокой для побега. Я быстро вышел наружу, схватил ведро с водой, поставил его на тачку и вернулся к Гилеаду и срубленному тополю.