Кинжал Эзры.
Цепочка была порвана, застежка сильно погнута, как будто кинжал сорвали у Эзры с шеи силой – и Иммануэль вдруг сообразила, что так и произошло. Ведь это был тот самый клинок, в который вцепилась Джудит в пылу ссоры с Эзрой в ночь, когда Лия приняла печать.
Пророк протянул клинок, и тот повис между ним и его сыном и, мерно покачиваясь взад-вперед, ловил солнечный свет.
– Я нашел это в покоях Джудит. Объясни мне, как кинжал оказался у нее?
Каким-то чудом Эзра не растерялся.
– Я потерял его в тот день, когда Лия получила печать.
– Ты потерял свой кинжал?
– Я отвлекся.
– На мою жену?
– Нет, – ответил Эзра, и Иммануэль поразилась тому, насколько ложь в его устах звучала похожей на правду. – Не на Джудит. На кое-что… кое-кого другого. Когда я вернулся к месту, где, как мне казалось, я обронил кинжал, того уже не было. Видимо, его подобрала Джудит. Уверен, что она намеревалась вернуть его мне.
– Но он лежал у нее под подушками, – тихо прохрипел пророк. – С какой стати моей жене хранить священный кинжал моего сына под подушками, на которых она спит ночью?
Сейчас Иммануэль больше всего на свете хотелось бежать что есть силы подальше от Обители, но она не могла заставить себя пошевелиться, ее ноги оставались прикованы к полу.
Пророк схватил Эзру за запястье и вложил кинжал прямо ему в ладонь, вынуждая Эзру обхватить лезвие голыми руками. Его отец помолчал, положив ладонь поверх руки сына, и заглянул ему прямо в глаза. Затем он стиснул ее, так внезапно и сильно, что хрустнули костяшки пальцев.
Затаив дыхание, Иммануэль с ужасом наблюдала, как кровь сочится у Эзры между пальцами. У него заходили желваки, но сам он не дрогнул и не отвел взгляда от отца, даже когда кровь потекла уже по его запястью, и лезвие глубже впилось под кожу.
– Все, что делается под покровом темноты, становится явным при свете дня, – пророк наклонился ближе к сыну. – Я думал, что воспитал тебя правильно, и ты сам это понимаешь. Возможно, я ошибался.
– Ты не ошибался, – Эзра не изменился в лице, но в его взгляде читалось что-то холодное и вызывающее, словно это за его отцом, а не за ним, водились незамоленные грехи.
Пророк резко отпустил Эзру. Он казался удивленным и почти с отвращением смотрел на все, что натворил: на кинжал и свои собственные руки, испачканные кровью сына.
– Отцово милосердие одно, – проговорил он, попытавшись взять себя в руки. – Но мое – иное. Постарайся не забывать об этом.
С этими словами пророк развернулся и пошел прочь, но Эзра так и не выпустил кинжала. Иммануэль даже показалось, что он стиснул его еще крепче, и она ахнула, когда свежая дорожка крови заструилась по его запястью. Он молча наблюдал за отцом, пока тот шел к дверям библиотеки.
Кровь уже окропила камни у Эзры под ногами, а он так и продолжал сжимать в руке лезвие кинжала. И только после того, как его отец покинул библиотеку, он негромко ответил:
– Я не забуду, отец.
Глава 13
Я пыталась полюбить его и забыть о тебе. Но не так-то просто отказаться от дома, а ведь именно его я обрела рядом с тобой.
Из письма Мириам Мур
Подвалы Обители странным образом напоминали Иммануэль лабиринты Темного Леса. Тени здесь были густые, влажные, и казалось, липли к одежде, пока она шагала по коридорам. В воздухе пахло железом и гнилью, и при свете мерцающих факелов она замечала, что каменные стены сочатся кровью.
Она брела, растерянная и замерзшая, держась одной рукой за скользкую от крови стену, чтобы не сбиться с дороги. В одиночестве ничто не мешало ей раз за разом прокручивать в голове сцену в библиотеке: паранойя пророка, его внезапная ярость, кровь на булыжниках и пустой взгляд Эзры. С каждым шагом ей все больше казалось, что коридоры смыкаются вокруг нее, и темнота заползает в легкие, так что каждый вдох давался ей с трудом.
К тому времени, когда она наконец добралась до первого этажа, ее сердце колотилось так часто, что болело в груди. Она вывалилась в дверной проем, попав из темноты и сырости в узкий холл со сводчатым потолком.
Открылась и закрылась дверь, и, обернувшись, Иммануэль увидела Джудит, которая стояла в нескольких шагах от нее. Она была одета в бледно-голубое платье, а в руке держала лоскут вышивки, которая даже измахрившись выглядела намного красивее всего, что когда-либо вышивала Иммануэль.
– Что ты здесь делаешь? – возмущенно спросила Джудит, смерив ее взглядом, подмечающим каждый изъян: залатанные дырки на ботинках, пятна крови на юбках, растрепанную копну непослушных кудрей. – Разве ты не должна сейчас быть со своими овцами в поле… или где-нибудь в Окраинах?
Иммануэль дернулась. Она подняла руку, чтобы поправить волосы, но вовремя спохватилась и передумала. Сколько ни прихорашивайся, Джудит не перестанет быть жестокой. Она всегда найдет недостаток, к которому можно придраться, всегда уколет обидным словом, заставляя Иммануэль чувствовать себя хуже других.
– И тебе доброго дня, Джудит.
Та не отреагировала на приветствие. Взгляд Джудит переместился с Иммануэль на дверь за ее спиной.
– Откуда ты сейчас вышла?
Иммануэль сделала шаг, пытаясь обогнуть ее.
– Заблудилась.
Джудит крепко, до синяков, ухватила ее за руку, но ее голос оставался таким же тонким и сладким, как и всегда.
– От тебя разит кровью. Ты что, шлялась по катакомбам?
– Нет. Я здесь по делу, – ответила Иммануэль, стараясь, чтобы голос не дрожал.
– По какому еще делу?
– Это тебя не касается.
Джудит склонила голову набок. На ее губах заиграла улыбка, в которой не было ни капли доброты. Она убрала руку.
– Я знаю, что ты видела нас тогда.
На этом всему бы и закончиться, но Иммануэль чего-то ждала, продолжая стоять в центре холла.
– Считаешь себя самой умной, не так ли? Вздумала мне угрожать?
– Я не понимаю, о чем ты.
– Не считай меня за дуру, прикидываясь невинной овечкой. Я знаю, что ты видела нас той ночью. Тогда ты тоже шпионила за нами, и сейчас снова суешь свой нос, куда не следует.
– Я здесь не затем, чтобы за кем-то шпионить.
Джудит в ответ хмыкнула, а потом рассмеялась в голос. Странно, но с улыбкой на лице она выглядела еще более жестокой, чем с хмурой гримасой.
– Ложь тебе к лицу не больше, чем корсет младенцу, – заявила Джудит и потянула за шнурок на лифе своего платья. – Ты совершенно не умеешь врать, да и нестрашно, если ты таскаешь ириски на рынке или заговариваешь зубы отцу о мальчишке, с которым целовалась за школой. Но мне кажется, ты хранишь совсем другие секреты. Мне кажется, за те грехи, которые ты скрываешь, ты вполне можешь попасть на костер, если не будешь осторожна.