Когда солдат убежал, Цепенюк молча закатил приятелю внушительную оплеуху, другую. Схватил за грудки, потряс:
– Ну, ты, тварь! Прекратить истерику! Сколько дворов в твоей Тайтурке? Ну?
– Н-не помню. Большое село… Не отыщем мы фельдшера, Цепенюк… И самим теперь тут не остаться…
– Замолчи! Далеко он с больной бабой уйти не мог. По следам найдем. Отравленных чехов свалим на него. Скажем: во время стоянки обнаружилась подозрительная возня вокруг вагона с золотом. Мы с тобой подняли по тревоге два взвода солдат и пошли смотреть. Увидели отъезжающие сани, вагон был открыт, пломба, естественно, сорвана. Пытались организовать преследование, но напоролись на заградительный огонь. Вернувшись, обнаружили в вагоне шестерых отравленных чехов и исчезнувшего фельдшера. Ты все понял, заячий хвост?
– Все понял…
– А ну, повтори! Повтори, говорю! – Цепенюк вынул револьвер, ткнул Потылицыну под подбородок.
Запинаясь, тот повторил сказанное и мрачно осведомился:
– А с фельдшером что делать, ежели найдем?
– Тебя, Потылицын, верно, мамка в детстве головкой на пол роняла. Причем несколько раз. Что с ним нужно сделать, коли найдем? Ну-ка, догадайся сам…
– Еще две души человеческие на тот свет отправим…
– Правильно! Молодец! Только не человеческие, а еврейские! Пошли на улицу, солдаты уже примерзли, команды дожидаючи. И не нюнить! Будешь нюнить – и тебя пристрелю, рука не дрогнет! Мне уже без разницы – одной загубленной душой больше, одной меньше…
Хватив на ходу полстакана спирта, Цепенюк бросил в рот корочку хлеба и, жуя, потопал к выходу.
Взвод выстроился на платформе. Цепенюк прошелся вдоль шеренги, оглядел дрожащее и стучащее зубами воинство. Солдаты в худых шинелях отчаянно мерзли, головы поверх шапок у всех были замотаны чем придется – от башлыков до бабьих платков. Цепенюк покачал головой, но замечаний делать не стал. Откашлявшись, скомандовал:
– Взвод, смир-рна! Солдаты! В вагоне произошло ужасное злодеяние: фельдшер Эдельман, будучи пойман на продаже вверенных ему лекарств и медицинских препаратов, воспользовался моим и есаула Потылицына отсутствием, злодейски отравил чешский конвой и бежал.
Цепенюк перевел дух и продолжил:
– Слушайте мой приказ, ребята! Поселок небольшой. Нужно обыскать его и найти проклятого иуду-предателя! Беглецов после обнаружения приказываю пристрелить на месте, без суда и следствия. Приказываю также расстрелять злостных укрывателей – в случае нахождения таковых. Р-разойдись!
* * *
В окна просторной избы отца диакона заглянули первые лучи солнца. Старуха потушила керосиновую лампу.
– Так, говоришь, за тобой гонятся? Что же ты натворил, человече?
– Ничего, господин священник, клянусь спасением! Просто я ночью видел, как офицеры воруют золото из вагона, вот и вся моя вина.
– Золото, золото. Воистину, оно создано на погибель людскую. Грехи, грехи наши… Не бойся Давид, я тебя не выдам!.. Сестра Ксения, подай-ка нам самогоночки: совсем замерз раб Божий. И женщину натри, и да и вовнутрь для сугреву немного дай.
Диакон налил в широкую ладонь резко пахнущую жидкость и принялся сильно растирать тело стоявшего перед ним человека, легко поворачивая его.
– Погоню-то скоро ждать надо, как сам думаешь? – поинтересовался диакон. – На-ко, глотни чуток…
Прокашлявшись после обжигающего самогона, Эдельман покачал головой:
– Не знаю, господин священник. Они повезли золото куда-то на санях. Наверное, прятать. Когда вернутся – хватятся меня, конечно.
– Мать, выдай-ка нашим гостям бельишко. Давиду мое шибко просторное будет – дай свою рубашку. Сестра Ксения, а ты на чердаке травки свои поищи – может, что-то от болезни ее лихой сыщешь. Давид, ты на печь полезай – ну-ка, мелюзга, пустите гостя в самый угол, чтобы не видно его было. А я сейчас…
– А вы куда, ваше… отец диакон? – встрепенулся фельдшер.
– Да ты не бойся, сын мой: сказал ведь – не выдам! – усмехнулся в бороду диакон. – Ты ведь женку свою волоком тянул? Пойду метелкой след замету…
Вернувшись, отец диакон разделся, пощупал лоб уложенной на лавку больной женщины, заглянул на печь:
– Спишь, сын мой?
– Нет пока…
– Спи! Пока тихо все. И вы все давайте укладываться, люди! Ночка-то беспокойной выдалась…
Но поспать отцу диакону с семейством не удалось. Вскоре с улицы послышались громкие голоса команд, выкрики. Отец диакон вылез из просторной кровати, облачился в рясу и поспел к двери как раз в тот момент, когда в нее застучали приклады винтовок.
Не спрашивая, он открыл дверь, и голоса на улице сразу смолкли.
– Прощения просим, ваше преподобие…
– Чего надобно, служивые? – громыхнул диакон.
– Беглых ищем, отец диакон. Фельдшера с больной бабой. Не к вам ли прибились?
– Только свои в моем доме, служивые. Беглых в других местах поищите.
– Ага, понятно… Извините, отче. И благословите, отец диакон! – скинув башлык и фуражку, явно хмельной офицер с погонами есаула тряхнул давно не мытой шевелюрой.
– Нету вам моего благословения, коли Божьих тварей с ружьями, как собак, ищете! – Дьякон хлопнул дверью так, что с потолка посыпалась белая пыль.
Фельдшер Эдельман тихо плакал на печи, бормоча полузабытые слова молитв.
Глава шестнадцатая
Боливар не выдержал двоих…
(Иркутск, 1920 год)
Дисциплина у русских офицеров из конвоя литерных эшелонов начала стремительно падать задолго до их приближения к Иркутску. Этому падению способствовали частые незапланированные остановки поездов из-за саботажа и самоуправства чешских легионеров, захвативших обе нитки железнодорожной колеи Транссиба. Внесли свой вклад в хаос и партизанские диверсии. Повстанцы разбирали пути перед спешащими на восток литерными эшелонами, отряды партизан преследовали колчаковские поезда буквально по пятам.
Немалую сумятицу в умы конвойной службы внесло распоряжение Омского правительства о передаче охранных функций золотого запаса чехам – целые команды иностранных легионеров с удовольствием вселялись в поезда с бесценным грузом. И не было, пожалуй, ничего удивительного в том, что русский конвой – как, впрочем, и чехи – начал растаскивать доверенный им золотой запас рухнувшей империи.
По свидетельству очевидцев, едва ли не на каждой незапланированной остановке составов возле опломбированных вагонов с золотом начиналась грязная возня. Немалая часть презренного металла исчезла на блокпосту Тыреть – эшелон простоял там около полусуток, пока аварийная команда, срывая ногти и оставляя на прокаленном металле разобранных путей куски кожи, восстанавливала взорванный партизанами путь. Длительная остановка поезда – на сей раз другого, одного из последних в «караване» – произошла на станции Тайтурка. О трагедии на этой станции читатель уже знает. Остается рассказать ему о коротком продолжении истории есаулов-убийц.