– Ты что, милая?! Дело забывчиво, тело расплывчато! Дай ты ему – зато какими кралями на сахалинский берег мы с тобой сойдем! Там, слышь, богатые поселенцы сожительниц ждут! А начальство – новых горничных, али гувернанток! Пряники будем кушать, да сладким квасом запивать – так и пройдет твоя пятерка! А потом, слышь, подруга, – королевами на тот же пароход сядем, да и в Расеюшку вернемся!
Это было вчера – сегодня же, в ночь перед высадкой, большинство арестанток, получившие за время рейса в свои «статейные списки» отметку: «Склонны к проституции», поглубже попрятали в свои мешки заработанные в пути обновки и гостинцы. И для себя накрепко решили: никакого сожительства с кем бы то ни было! На работу будем проситься – пусть самую черную, грязную. Оттрубим свою пятерку (или десятку, кому что судья в приговор записал) – и поскорее домой!
Женский отсек трюма «Ярославля» освобождают в последнюю очередь – сначала баржами на берег долго перевозили арестантов-мужчин. Когда повели на верхнюю палубу партию с Семой Блохой, тот пробрался к решетке женского отсека, позвал:
– Софья! Софья, подойди поскореича!
Караульного в проходе между отсеками начальство сняло, можно недолго поговорить, пока матросы у верхушки трапа парами отсчитывают выпускаемых на верхнюю палубу арестантов.
– Софья, слушай и не перебивай! – заторопился Блоха. – Нас, мужиков, нынче отправят в карантин мужской тюрьмы. Баб будут сначала переписывать и по спискам сверять, потом тоже на карантине поселят, в своем отделении. Ты туда не ходи, ни к чему тебе в карантин! Объяви на регистрации, что у тебя сродственница на Сахалине в поселенках, что у нее жить будешь. Фамилию любую назови – проверять не станут. Придешь в пост – поспрашивай у ребятни, кто из поселенцев комнату сдает. Ребятня все знает, отведут. Денежку возьми, спрячь получше: обыскивать баб вроде не обыскивают, но мало ли…
– Эй, там, внизу, не задерживай! – орут сверху матросы, видя, что поток поднимающихся по трапу арестантов становится жиже.
– Счас, счас выйду! Как на фатере устроишься, Софья, найди кабатчика, Гришку Рваного. Передай от меня большой привет с города Таганрога, скажи: скоро сам найду его. Должник он мой! Настоящее погоняло Рваного – Дудошник, – Блоха притянул Соньку через решетку, зашептал ей на ухо что-то секретное. – Поняла, Софья? Ну а как устроишься, меня сыщешь. Люди подскажут – где и как.
– Эй, вахлак! – уже не шутя заорали сверху. – Линьков напоследок захотел?! А ну пулей наверх! Только тебя и дожидаются!
Сонька, так и не сказавшая ни слова, отошла от решетки, устало опустилась на свою шконку. Дождавшись, когда остальные женщины утратят к ней ревнивый интерес, достала небольшой православный образок с ликом Николая-угодника, спрятала в нем полученные от Блохи три рубля ассигнациями. Вытянулась на отполированных своим телом досках, прикрыла тяжелые веки и стала ждать высадки.
⁂
Надзиратель, прилежно записавший прибывшую Софью Блювштейн и выдавший ей казенное платье взамен сданного, объявил:
– Мадам, вы практически свободны. Останетесь на поселении свободной и далее, ежели не сотворите какой-либо глупости. Разумеется, после карантина…
– У меня родственница в посту Александровском живет, – перебила чиновника Сонька. – К ней хочу!
– Родственница? – скривил губы надзиратель. – Мешок свой вытряхните, мадам!
Сонька молча вывернула на прилавок, разделяющий просторный сарай, тощий мешок. Надзиратель покосился на других досматриваемых женщин, у которых в мешках были отрезы индийских тканей, яркие платки, дешевые бусы.
– А тебе, значит, в этот рейс не подфартило? – по-свойски подмигнул и загоготал чиновник. – Или гордая очень оказалась?
– Не надо мне тыкать, господин надзиратель! Мы с вами не кумовья…
– Гордая, значит, – констатировал чиновник. – Ну, тогда мне остается напомнить вам про правила нашего «курорта». Ежели обитать будете в Александровске, поста не покидать ни при каких обстоятельствах. Завтра в семь утра явитесь в карантин на перекличку, доложите надзирателю адрес своего проживания. И так – каждое утро. Отсутствие на перекличке либо попытка покинуть пост приравниваются к побегу. Тогда уж не обессудьте, мадам: попадете в камеру. Завтра же получите и казенный провиант. Довольствие здесь получают на месяц вперед – крупа, немного муки, соленая рыба. Настоятельно рекомендовал бы, мадам, явиться на перекличку с носильщиком, чтобы не бродить по посту с мешками. Тяжело, да и несподручно будет. – И чиновник злорадно захихикал.
Намек на то, что Сонька выглядела старше своих 30 лет и по этой причине вряд ли будет востребована в качестве сожительницы, был достаточно прозрачен. Тюремный чин, донельзя довольный тем, что вот так, запросто и свысока беседует со знаменитой аферисткой, ожидал испуганных вопросов типа: а что же мне, бедной, делать теперь? И не дождался.
– Не извольте беспокоиться, господин начальник, – спокойно ответила Сонька. – Родственницу в посту я еще до ночи сыщу, а за провиантом завтра с кем-нибудь явлюсь.
– У мадам есть средства? – небрежно поинтересовался надзиратель. – По закону это воспрещено!
– У меня есть друзья повсюду, господин начальник. В том числе, и на вашем острове. Неужели вы не знаете русской поговорки: не имей 100 рублей – и так далее?
– Как знаете, мадам. Я вас более не задерживаю. – Чиновник побагровел, небрежно сдвинул в сторону арестантки ее нехитрые пожитки. И вслед крикнул все-таки, не сдержался: – Хоть ты и Сонька Золотая Ручка, а правила у нас для всех едины. При встрече с начальством за 20 шагов с тротуара сойти, поклониться непременно. Мужикам – шапки еще снимать – ну, к тебе сие не относится!
Покидав в мешок пожитки, Сонька покинула канцелярию и, не обращая внимания на откровенно любопытные взгляды писарей и мелких чиновников, вышла за дверь. Без жалости, холодно оглядела дожидавшихся своей очереди товарок. По существовавшей на острове неписаной традиции, прибывших сюда для отбытия наказания особ женского пола в тюрьму не помещали. Тех, кто помоложе и посмазливее, сразу разбирали в сожительницы богатые поселенцы, успевшие подмазать мелкое начальство. Старухи и немощные арестантки были предоставлены самим себе: пригреет кто – их счастьишко. Не пригреет – ходи по людям, проси милостыню Христа ради, или нанимайся для прокорма на самые грязные и тяжелые работы.
Вдоль сарая, как водится, фланировали разодетые «женихи». Накануне они уже все пороги в канцеляриях обили:
– Ваше высокоблагородие, явите божецкую милость, дайте сожительницу! Для домообзаводства!
– «Для домообзаводства»! – передразнивает «соискателя» чиновник. – Знаю я твое домообзаводство – тут же «на фарт»
[62] отправишь бабенку!
Вышедшую из сарая Соньку «женихи» удостоили лишь беглым взглядом. «То ли знают, кто я, то ли действительно постарела, – невесело подумала она. – Ладно, как бы там ни было – сожительство в мои планы не входит!»