Женщины его Превосходительства - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Кам cтр.№ 38

Наконец, он заканчивает и принимается за остывший жюльен. Я прикуриваю и молча наблюдаю за ним.

– Ты веришь в Бога? – вдруг спрашивает он, отставляя от себя тарелку.

– Боюсь, прежде всего, Бог не верит в меня, – глоток вина и глубокая затяжка. Время изменяет свою плотность и застывает между нами плотной тягучей массой. Наши взгляды встречаются, и я надменно приподнимаю одну бровь, будто подчеркивая всю важность фразы.

Он разочарованно качает головой.

– Ты не знаешь, что это такое. Хочешь понять? Тогда давай завтра встретимся, и я покажу тебе, что значит, когда Бог действительно не верит в тебя.

Не каждый день услышишь подобные предложения. Над ним стоило бы задуматься. Но я не думаю, я давно уже ни о чем и ни ком не думаю.

Стены здесь разрисованы детскими рисунками. Яркими и красочными. Но и это не придает помещению хоть сколько-нибудь радостный вид. Цвета блекнут даже, когда солнечные лучи проникают сквозь большие окна и играют бликами на поверхностях. Солнечными зайчиками.

На стенах забавные отпечатки ладошек с коротенькими линями жизней. Синие, зеленые, красные. На стенах просто кляксы, просто цветы, просто мазки. Способ выразить себя или убить время. Даже в детстве время уже можно попытаться уничтожить. Организовать план действий по его истреблению. Вот он:

Солнце над изумрудной поляной, на голубом небе. А под небом несуществующие мама и папа, их черты лица тщательно выведены неуверенной рукой. Большие глаза, широкие улыбки. По ту сторону рисунков все хорошо. Все правильно. Так, как должно быть. По законам природы. У каждого есть право во что-то верить. Пусть в рисунки, пусть в другой мир, подвластный кончику кисти. Потому что с этой стороны верить не во что. Как ни старайся.

Взрослые здесь угрюмые и уставшие. Они устали смотреть на эти рисунки, каждый из которых может быть последним. Эти рисунки ничем не отличаются от предсмертных записок. На память. На добрую, не очень долгую память. Попытка оставить что-то вместо себя.

На лицах медсестер и врачей печать смирения. Боли и беспомощности. Им приходится каждый день наблюдать процесс, когда рисунки умирают вместе с их хозяевами, а на их месте появляются новые. Это легко. Легко закрасить стену белой краской и дать другим написать свое послание. Дать слово.

Дети здесь тихие и робкие. Они выглядывают осторожно из-за дверей палат, будто пугливые звери. Они украдкой смотрят на нас большими бездонными глазами, но стоит встретиться с ними взглядом, и они стыдливо опускают головы. Словно просят прощения. Мы проходим мимо, и я постоянно оглядываюсь на них. Немного растеряно, будто боясь что-то пропустить или не заметить. Что-то очень важное. То, что даст ответ на мой немой вопрос. Зачем я здесь? С какой целью? Какое понимание должно прийти ко мне, чтобы исчезло чувство зря потраченного времени. И снова ничего. Я сжимаю зубы и борюсь с подступающим раздражением.

Детский дом не откровение для меня. Детский дом для неизлечимо больных детей тоже не новость. Я не отрицаю их существования, но я не хочу этого видеть. Всей душой. Я хочу закрыть глаза и спокойно уйти.

Останавливаюсь, чтобы перевести дух. Опускаю голову и делаю глубокий вдох. Заметив, что я отстала, Женя тревожно на меня оборачивается, затем берет меня за плечо и молча его сжимает. Выказывает поддержку. Обозначает свое присутствие и свое понимание. Провожу ладонью по губам, размазывая пальцами помаду. Делаю знак, что все хорошо.

Прошу дать мне пару минут.

Пять минут для того, чтобы взять себя в руки.

Чтобы расправить плечи.

Чтобы привыкнуть к тяжелому спертому воздуху.

Мне не нравится это место. Оно не может понравиться ни одному нормальному человеку, если тот находится в более-менее здравом уме. Люди как звери, они держатся подальше от больных и убогих. Всеми силами стараются не замечать их присутствия в этом мире. Это ведь тоже в какой-то степени инстинкт самосохранения. Инстинкт непричастности. Выживает сильнейший – не пустой звук. Ни очередная громкая фраза. Всего лишь, истина. Ничем не прикрытая, голая истина.

Разглядываю рисунки. Разглядываю рисунки. Разглядываю рисунки. Чтобы отвлечься. Чтобы не думать, что за этими стенами десятки маленьких беспомощных детей ждут своей очереди за билетом в небо. Вернее, в противоположном от него направление. Если не вдаваться в подробности райской загробной жизни, то все мы окажемся когда-нибудь под слоем тяжелого грунта.

Я не ханжа. У меня тоже есть инстинкт непричастности. И я предпочитаю не забивать свою голову такими вот вопросами мировоззрения и вселенской несправедливости. Мне бы уйти, но я остаюсь. В тишине темного коридора. Разглядываю рисунки. Точнее всего один рисунок. На расплывчатом фоне расплывчатые фигуры людей. Без лиц. Одни черные силуэты, обведенные голубым. Под их ногами пятна цветов. Над головой мутно-серое небо. Без линии горизонта. Сумасшедшее слово «без». Оно выражает все, что только необходимо выразить. Неважно, что у тебя «без». Важно, что в любом случае тебе чего-то не хватает.

Внизу подпись. «Арина, 7 лет».

Всего каких-то семь лет. Семь дней Рождений. Семь лет и семь зим. Слишком мало для таких вот рисунков.

– У нее лейкемия, – словно из ниоткуда сзади появляется Женя. Вздрагиваю от его слов. От смысла, которые несут его слова. Тяжелого и каменного смысла. – Не так давно ей сделали операцию по пересадке костного мозга, но результатов пока никаких.

– Красивое имя, – замечаю я, не обращая внимания на другие его фразы. Я пропускаю их мимо ушей, не желая воспринимать. – Мою мать звали Рене.

– Редкое, – он слишком близко стоит за моей спиной, так что я чувствую его дыхание, и то, как он слегка пожимает плечами. Отхожу в сторону. Отвожу взгляд. – Она не помнит родителей. Попала сюда еще совсем маленькая. Но говорят, каждую неделю ее навещает старшая сестра.

Я знаю, что на такие вещи надо что-то отвечать. Как-то реагировать. Но на данный момент я могу только делать вид, что ничего не расслышала. То есть, самым наглым образом игнорировать все душещипательные подробности. Прятаться за глухой стеной своего безразличия. Как за надежным прикрытием.

– Зачем ты меня сюда привел? – смотрю ему прямо в глаза, как судья или прокурор, ждущий незамедлительного ответа. Нервно постукиваю носком туфли о пол. Этот звук отсчитывает секунды между моим ожиданием и его раздумьем. Две, три, пять. Не могу придумать подходящего занятия своим рукам, поэтому с силой сжимаю ремешок сумки. Так что костяшки пальцев белеют. Семь, восемь, десять.

Это не простой интерес с моей стороны. И даже не пресловутое любопытство. Это стратегически важный вопрос для того чтобы определить мои дальнейшие действия. Надо ли говорить, что я не верю в добрые порывы относительно себя. И весь этот бред, рассказанный им вчера вечером по поводу печальных глаз и искреннего желания помочь мне, все также остается бредом. Не претерпевая никаких существенных изменений.