Когда они вошли, в столовой царила мертвая тишина. К ним обернулись несколько раздраженных лиц. Почти все стулья оказались заняты, так что Якобу с Кориной пришлось сесть впереди.
Освальд уже был на месте. Он стоял, прислонившись к кафедре, с которой обычно произносил свои обращения. Не удостоил их даже взглядом, когда они прошли внутрь и уселись на свободных стульях. Якоб задумался, знает ли Освальд о его существовании. Они ни разу не беседовали с глазу на глаз. И от этого Якоб еще больше боялся Освальда. Казалось, в тот день, когда тот направит свой взгляд на Якоба, он сразу прочтет все его мысли.
— Все собрались? — Освальд посмотрел на Корину, которая, кивнув, громко сглотнула.
И тут же он начал кричать на них. Так громко, что несколько человек вскочили, вытянувшись в струнку, как солдаты. Это было нечто новенькое — Освальд обычно начинал свои выступления мягким тоном, поначалу роняя несколько саркастических комментариев, прежде чем перейти к делу. Но теперь он сразу начал орать.
— Вы как стадо глупых заблудших гусей! Ни на кого здесь я не могу положиться. Вы совсем не соображаете, чего я от вас хочу!
Он сделал паузу, чтобы сделать вдох.
— Не знаю, что я с вами сделаю… Вы для меня лишь обуза, гигантская пиявка, выпивающая из меня все соки…
Слыша рядом с собой нервное дыхание Корины, Якоб заметил, что костяшки ее пальцев побелели, когда она вцепилась в ручки стула. Бедная девчонка! Но тут он почувствовал, что каким-то загадочным образом оказался в стороне от всего, что происходит в зале: теперь, когда он поговорил с Симоном, когда он знает, что за высокой стеной есть жизнь…
Некоторое время Освальд стоял молча, разглядывая их. Покачал головой. В зале все опустили головы от стыда. Тут он начал снова — заговорил так быстро, что Якоб едва различал слова. Голос Освальда зазвучал на пол-октавы выше, жестко и раздраженно.
Разве не подразумевалось само собой, что жилые домики должны быть готовы к приему гостей, когда он вернется домой? Да знают ли они, сколько писем он получал в тюрьме? Пачками, сотнями — каждый день, со всего света. И все, кто писал ему, хотели узнать побольше о философии «Виа Терра». Здесь хоть кто-нибудь представляет себе, насколько велик интерес к «Виа Терра» в мире? Знают ли они, сколько экземпляров его книги распродано? Нет? Он так и думал. Понимают ли они, что ему плевать с высокой горы на отполированные ручки? Да еще и Анна сбежала, прямо у них из-под носа… А охранники храпели у себя в будке, как обычно… Две вещи он просил сделать, пока его нет: привести в порядок жилые домики и заткнуть Софию Бауман. Одного-единственного человека. Хотя в ней, пожалуй, больше драйва, чем в них во всех, вместе взятых, это он вынужден признать. Но даже с этим они не справились. Так что теперь ему остается одно: разгребать все самому. Как ему всегда в конечном итоге и приходится делать. Кстати, Мадде будет прыгать с Дьяволовой скалы утром, днем и вечером, пока не сможет сформулировать хоть одно вразумительное предложение.
А теперь пора засучить рукава. Потому что гости повалят валом. Через две недели он намерен открыть ворота. И тогда для их же блага будет лучше, чтобы все было в идеальном порядке. А эту нелепую собаку, которую они приволокли сюда, он собственноручно застрелит.
На этой завершающей ноте Освальд вышел из зала, а Корина засеменила следом. Якоб остался сидеть на своем стуле, не в силах справиться с комом в горле. Даже когда остальные начали покидать столовую, он не мог заставить себя подняться. Впереди две недели адского труда. Якоб понимал, что уже сегодня ему придется ползать на коленях, натирая полы в жилых домиках. Он чуть не плакал от усталости и разочарования.
В большой столовой он теперь остался один. Здесь внутри было тихо, но во дворе уже звучали тревожные выкрики в духе «свистать всех наверх». Потому что теперь предстояло убираться и вылизывать домики, пока Освальд не удовлетворится. Якоб от души надеялся, что охранники не станут перегибать палку и стрелять в бедного пса. Иногда Освальд только грозится, с ним ни в чем нельзя быть уверенным. Наверное, надо спрятать собаку в хлеву, пока все не успокоится…
За его спиной открылась дверь. Якоб медленно обернулся. Там стоял Буссе.
— Якоб, сегодня ночью будем делать уборку…
Тот только покачал головой. Буссе подошел к нему.
— Почему ты тут сидишь?
— Пытаюсь понять, как мне теперь заботиться о животных — им нужно давать корм, чистить загоны и все такое… Я просто не могу бросить их на произвол судьбы.
— Ну, тогда так и сделай.
— Что?
— Пойди и займись животными. Я тебя прикрою. Если кто-нибудь спросит, я скажу, что ты заболел. Нам же не нужны эпидемии, сейчас, когда вернулся Франц.
Якоб, не веря своим ушам, уставился на Буссе. Тот стал похожим на тень: красные глаза, сальные нерасчесанные волосы, двухдневная щетина, серовато-бледная кожа. С ним явно не всё в порядке. Теперь, когда снова появился Освальд, в его будущем нет ни проблеска света. Именно Буссе нес ответственность за персонал, и после той выволочки, которая только что имела место, легко было ожидать, что ему тоже скоро придется прыгать со скалы вместе с Мадде — утром, днем и вечером.
Однако в глазах у Буссе Якоб разглядел и нечто новое. Неуместное спокойствие. Отсутствие остервенения и истерики.
Он моментально догадался.
Это была почти та же самая телепатия, как с коровами.
— Я скажу тебе кое-что, прежде чем пойду к животным.
— Да, и что же? — спросил Буссе.
— Есть способ. Это все, что я могу сказать. Так что не спрашивай больше.
— Меня интересует эта концепция, — ответил Буссе.
Якоб подумал, что их разговор совершенно магический — они стоят и беседуют, прекрасно понимая мысли друг друга, и при этом ухватиться не за что; ни одного слова, которое может быть использовано против них, — только удивительное бессловесное взаимопонимание.
— Через две недели. Тогда будет шанс.
— Подай мне знак.
— Хорошо. Я пошел в хлев. Спасибо, что прикрываешь меня.
38
Пока София ехала в поезде из аэропорта, небо начало хмуриться. Тучи отяжелели от дождя, но из-за них то и дело выглядывало солнце, и его лучи пробегали по ее лицу. София уже скучала по Симону. Хотела, чтобы он поскорее добрался до Туманного острова, чтобы она могла позвонить ему и поговорить с ним. Внезапно София заскучала по Швеции. Здесь, в Калифорнии, словно всегда царили весна и лето. Софии же не хватало суровой осени и снежной зимы, и еще она тосковала по родителям и друзьям — так, что сдавливало грудь.
С Беньямином она пока не поговорила. Он послал ей сообщение, в котором написал, что она может поступать так, как считает нужным, что они выяснят отношения, когда она приедет домой. «Выяснят отношения». Словно это такое дело, которое можно просто взять и сделать, как приготовить чашку кофе, — и потом все станет хорошо… В сообщении угадывались нотки обиды.