Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 255

Потеря зрения не мешает мне очищать топку от золы, заправлять печь, подметать пол, уносить ведро с компостным и кухонным мусором в компостную кучу в ста шагах от дома, в конце приусадебного участка, где складываются сорняки, постоянно вырываемые и удаляемые с огородных и цветочных грядок и из-под яблонь в саду. Однако я уже не могу очищать от сорняков сад и огород, так как на ощупь уверенно могу вырвать только немногие растения (такие как глухая крапива), но всегда рискую вместе с сорняками не пощадить и возделываемые культуры.

Так как речь идёт о добросовестном самонаблюдении долгожителя, которое может быть учтено геронтологом или гериатром, то в этой заметке о самообслуживании считаю уместным упомянуть о некоторых усвоенных приёмах самообслуживания.

Чтобы не увеличивать количества вводимой утром жидкости, я применяю на себе, после утреннего прополаскивания рта, проглатывание, для промывания глотки, значительного количества слюны, выделяемой из всех систем желёз языка, подчелюстных и других железистых образований полости рта. Для быстрого накопления слюны следует тщательно, с некоторым нажимом протирать языком твёрдое нёбо, верхний челюстной отросток и зубы, а затем нижние зубы и подъязычные железы.

Я совершенно не пользуюсь услугами парикмахера для стрижки и бритья. Теперь, как и в течение всех предыдущих четырёх десятилетий моей жизни, содержание в полном порядке шевелюры, то есть моя стрижка и бритьё занимают у меня не более 10 минут каждое утро. Я пользуюсь безопасной бритвой и простыми ножницами. Чистка одежды простой щёткой без посторонней помощи выполняется мною и при отсутствии зрения в ранние утренние часы, пока это никому не мешает.

На протяжении моего долгого жизненного пути, я много раз убеждался, что наиболее ценным, дорогим и надолго остающимся подлинным нашим благом является дружба, которая скрепляет нас с некоторыми из наших спутников в жизни или наших сотоварищей по жизненной борьбе.

К сожалению, в памяти моей не осталось имён целой группы моих соучеников по Козелецкому городскому училищу, с которыми, несомненно, были самые близкие отношения, самое тесное сотрудничество и одинаково радостное переживание всего того, что так обогащало наше сознание, наш внутренний мир. Но зато в Нежинской гимназии за полных 8 лет пребывания в ней, уже с первых же классов выделились ближайшие друзья, которых сначала привязывало и связывало общее миропонимание, единство запросов и мыслей о правде и добре. Единство стремлений и совместных действий делало нас не просто друзьями, но и, так сказать, побратимами. Именно такими у меня в гимназии были не только Вячеслав Голяка и Константин Левицкий, но и такие участники нашего кружка самообразования, как Павел Уваров, Талиев, Случанин, Мильский, Гуцевич и др.

Субъективно у меня было тогда в гимназии такое чувство, что мы на всю последующую жизнь останемся тесно связанными между собой единомышленниками и друзьями. Но прошли немногие годы и уже после крушения моего в Московском университете, после относительно недолгого пребывания в «Бутырках», я уже не помню ни одного случая, когда бы овладевало мною или хотя бы возникало стремление узнать, что же сталось с моими нежинскими друзьями, где они, чем стали в последующей жизни. Только о Константине Левицком я, теперь не помню от кого, узнал, что после почти двухлетнего пребывания в тюрьме за случайно обнаруженный при обыске какой-то революционный листок, он жил у своего брата, земского врача Курской губернии. Я настойчиво стал осаждать его письмами, чтобы он приехал в Дерпт для поступления на юридический факультет. В конце концов, он был подвинут на это братом, жил в Дерпте в одной комнате со мною до конца университетского курса и оставался, как и прежде, ближайшим моим другом, и все перипетии его жизненного пути волновали меня как собственные мои невзгоды. У меня нет никакого теперь понимания и истолкования, почему же совершенно исчезли от меня все другие, такие близкие, такие дорогие друзья гимназического периода.

С годами всё труднее завязываются новые дружеские связи и, судя по моему личному опыту, всё меньшую роль при этом играют одинаковость возраста и всё большее влияние оказывают единство жизненного положения и определяющих жизненных задач и установок. Так, в период короткой жизни в Петербурге по окончании Дерптского университета и затем в период работы санитарным врачом в Петербургском губернском земстве, подлинным другом моим стал, как подробно описано в соответствующих главах моих «Записок», Иван Андреевич Дмитриев, хотя он и был более чем на 20 лет старше меня.

Как и всякая дружба, наша дружба была двусторонняя. Вплоть до смерти Ивана Андреевича в 1923 г., то есть в течение 25 лет, хотя это были годы коренных перемен, когда сменялись вехи, менялись дороги, открывались новые миры и новые перспективы, — чувство дружбы и высокая оценка Ивана Андреевича, как близкого старшего друга, оставались у меня непоколебимыми.

Позднее, в период работы по организации врачебно-санитарного отдела в Костромском губернском земстве, очень близкая дружба возникла и окрепла с такими моими товарищами по работе, как Александр Сергеевич Дурново, Малыгин и Рождественский. Чувство самой тесной дружбы и близости с ними жило во мне до самой их смерти уже в период советского здравоохранения и социальной гигиены.

Глубокое уважение и почитание исключительной душевной одарённости, в подлинном смысле слова, чувство дружеской привязанности крепло и сохранялось к Петру Ивановичу Куркину вплоть до его смерти.

Также только смерть прервала глубокую дружбу и взаимное деятельное уважение у меня с Саввой Артемьевичем Самофалом, мужем моей младшей дочери Лёли и отцом моего старшего внука Кости.

В период работы моей по строительству и развитию Отдела коммунальной и социальной гигиены Музея города и Института коммунального хозяйства в Ленинграде возникла и поддерживалась дружба моя с И. М. Мавриным, погибшим при защите города в самом начале блокады.

В моих «Записках» нашла полное отражение истинно дружеская близость и привязанность с А. Я. Гуткиным и Ф. Д. Маркузоном, а также ещё более поздняя связь с С. С. Каганом. Эти три, такие ещё свежие в моей памяти дружеские связи продолжались до смерти сначала Ф. Д. Маркузона, затем А. Я. Гуткина и — совсем недавно — С. С. Кагана.

В первый период после революции на почве совместной работы у меня возникли и постепенно окрепли самые глубокие дружеские отношения с Рубеном Амбарцумовичем Бабаянцем. Он вызывал у меня всегда большое уважение своею целеустремлённостью и поражающей настойчивостью и трудоспособностью. Когда мне приходилось, по его просьбе, редактировать его работы, и я по его желанию вносил добавления, а также и правку в характер самого построения и изложения, он sine ire et studio ^[407] — тщательно изучал все поправки и в дальнейшем очень успешно трудился над усовершенствованием своего мастерства изложения. Это относится к периоду 1919–1927 гг. В 1930–1950-х гг. наша тесная дружба поддерживалась в совместных работах по изучению и приложению на практике почвенных методов обезвреживания и использования удобрительной ценности городских отбросов.