Вологодские заговорщики - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 89

— Так и было? — строго спросил князь.

— Так и было, — подтвердил Кузьма Минич. — Зато теперь скряжничать не станут.

Он сделал два шага вперед и пал на колени.

— Чего тебе?

— Батюшка князь Димитрий Михайлыч! Не я один прошу — вся наша рать просит: будь нашим воеводой!

Чекмай же опустился на одно колено.

Князь смотрел на них и понимал — деваться некуда, Господь сам за него все решил и все управил.

В палату заглянул парнишка Мирошка.

— К твоей милости люди пришли, пешие, — доложил он.

— Что за люди?

— Назвались холуянами.

— Много ли их?

Парнишка задумался.

— Дозволь, я к ним выйду. — И Чекмай выбежал на крыльцо, оттуда — на двор и на скамью у ворот, с которой было видно, что делается за тыном.

Он увидел два десятка молодцов, одетых кое-как — действительно — пеших, без брони.

— Ну, поздорову ли, холуяне? — спросил он. — Точно ли вы? Дайте знак!

— Долг платежом красен, — ответил их старший. — Князь нам муку и крупы присылал, мешки оставлял, где дорога к нам поворачивает, это знак? Или иной нужен?

— А ну, крестись да читай «Отче наш»! — потребовал Чекмай. — А потом еще Символ веры. Вовеки не забуду, как я в лесу пням да елкам проповедовал.

И пока холуяне не отчеканили назубок все краткие молитвы, что знали наизусть, Чекмай их на двор пускать не велел. А там они увидели князя, что вышел к ним на крыльцо вместе с Кузьмой Миничем.

— Мы в ополчение наниматься пришли!

— Это — твои, Кузьма Минич, — сказал князь.

— А что умеете, чему обучены? — сразу спросил Кузьма Минич.

— По лесу ходить обучены, следы читать. По конскому дерьму враз скажем, давно ли лошадь проходила.

— Беру! Такие нам надобны! Так как же, твоя милость?..

Князь помолчал, глядя сверху вниз на будущих своих ратников, обносившихся и нечесаных.

— Семьи-то ваши где? — спросил он.

— Да где им быть, как не в лесу… Землянки там у нас… Там, поди, и зимовать придется… — вразнобой ответили холуяне.

— Пусть идут в Мукреево. Я знаю, там есть пустые избы — так чтобы селились и к зиме готовились. Кончится война — заново отстроим Холуй, — и князь, подтверждая обещание, перекрестился.

Чекмай, пока князя собирали в дорогу, пошел к Глебу и Митьке.

Их уже отвели в избу на подклете, где жили ратники, сумевшие вывезти раненого князя из-под Москвы, доставить сперва к Троице-Сергию, потом в Мугреево. Этих ратников, отдохнувших и отъевшихся, князь собирался взять с собой в Нижний Новгород. Ульянушка, упершись кулачками в бока, сперва покрикивала на ратников, чтобы скорей свое добро, которое не возьмут в дорогу, сносили в подклет — ей, вишь, обустраиваться надо. Потом за ней прислали девчонку, и она ушла. К приходу Чекмая изба была почти пуста, на голой, без полавочников, лавке сидел Митька и от скуки бросал кости.

— Уж не знаю, как быть, — сказал Чекмаю Глеб. — Ульянка, упрямая баба, грозится — коли я с вами уйду, и она — за мной следом. А мое место — при тебе. Про то она и слушать не желает.

— А где она?

— У княгини, ее там к каким-то бабьим делам приставили.

— Погоди малость. Сейчас войско еще только собирается, — ответил на это Чекмай. — Когда двинется в поход — я дам тебе знать. Но ты подумай — я человек ратный, мое место в строю, ты человек мирный, руки у тебя золотые, тебе от Бога дар даден — нужно ли тебе идти в ратники?

— Сдается, что нужно, — ответил Глеб.

Митька молча слушал их беседу и вздыхал. Сам он уж точно был человеком мирным, и становить его в строй — значило навлекать на строй опасность, потому — одному Господу ведомо, какая ему в голову придет блажь.

— Да и я, — вдруг сказал он.

— Тебя там еще недоставало, — усмехнулся Чекмай. — Так что, брат Глебушка, поклонись от меня Ульянушке, а далее — как Бог даст!

Ульяна же в это время, выйдя на крыльцо, ведущее в сад, вела самый что ни на есть бабий разговор с Настасьей.

— Чего тебе еще надобно? — спрашивала она. — Все дети — при тебе, живы-здоровы, Гаврюшу князь любит, свекор не рычит, не ворчит, княгинюшка наша тобой довольна, Митенька с тебя глаз не сводит. Чем он тебе плох? А коли тебе Чекмай вдруг полюбится, как тот Никита, сразу скажу — этого под венец дрыном не загонишь. Да взгляни ты на Митьку-то поласковее!

— На что он мне? — спросила Настасья. — Ты права, детушки — при мне, большего я и желать не могу, грешно!

Ей уже растолковали про Никиту Вострого, она в дороге все о нем грустила, но Ульяна считала — это уж ненадолго.

— Так ведь не век тебе вдоветь! Гаврюшка, считай, отрезанный ломоть, уйдет на службу, дочек выдашь замуж — и что же? Одна куковать будешь? Право, подумай о Митьке, он чудной, да добрый, будет тебя холить и лелеять. Думаешь, лучше найдешь? Опомнись — война ведь! Когда возьмем Москву, на одного жениха будет дюжина невест, да все молоденькие! А у тебя — трое, на тебя и не взглянут!

— А Иван Андреич что скажет?

— Да он на радостях велит молебен отслужить!

Ульянушка была права — особой любви к внучкам у старого подьячего не было, к Гаврюшке он всей душой прилепился, а Дарьюшка с Аксиньюшкой — хоть и милы ему, однако в меру.

Деревнин стоял на гульбище, глядел сверху, как ближние люди князя собираются в дорогу, но видел мало, больше слышал.

Вот и княгиня Прасковья вышла с мужем на крыльцо, вот подвела детей, всех шестерых, под отецкое благословение, вот и сама обняла мужа, прильнула всем телом. Князь в дорогу не надел кольчугу, с ним — целое войско, дорога до Нижнего безопасна, опять же — рядом Чекмай. И княгиня ощутила прощальное мужнее объятие — как то, что было ночью.

Князь погладил ее по плечу и спустился вниз. Ему подвели славного аргамака по прозванию Турок, он сел в седло, ворота отворились.

Ульянушка успела выбежать на гульбище, чтобы помахать вышитым платком вслед Чекмаю. Хоть и любила мужа всей душой — а оставался в той душе крохотный уголочек, в котором Чекмай царил безраздельно.

А когда собранное Чекмаем причудливое войско с князем во главе ушло в сторону Нижнего, когда ворота затворились, княгиня дала волю слезам, да и Ульянушка поплакала с ней вместе.

Потянулись дни ожидания, и всем они были в тягость.

Княгиня Прасковья жила от весточки до весточки, а писал князь редко. Ульянушка, зная своего Глеба, беспокоилась — как бы не сбежал в Нижний. Митька слонялся неприкаянный, помогал Глебу в работе, а Глеб взялся писать большой образ Димитрия Солунского. Гаврюшка учился биться сулицей и кистенем, кидать настоящий нож, не легонький засапожник, однажды даже громко обвинил деда: тот-де его учил всяким глупостям, а следовало — тому, что в бою пригодится. Гаврюшка сам про себя знал, что стал уже почти взрослым, но требовалось и всему свету это доказать. Настасья в будущее не заглядывала, дети здоровы и сыты, так и слава богу.