Вологодские заговорщики - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 14

— Ты, что ли, вопила? — спросил сторож. — Чего расселась, вставай! Или ты тут рожать собралась?

— Ахти мне… — прошептала Настасья.

— Не тебя ли Гречишников сегодня приводил?

— Меня?..

— А чего голосишь на всю округу?

— Мужик… Стоял тут, под забором… кричать не велел…

Настасью выдернули из сугроба и втащили во двор. Она и не поняла, как вознеслась на высокое крыльцо — не Ефимьино, а другое. Потом ее втолкнули в сени.

— Ты чья такова? — спросил вызванный сторожем из хозяйских палат мужчина. — Что у наших ворот забыла?

Настасья растерялась. Так вышло, что, живя в доме свекра, она с посторонними мужчинами вообще никогда не разговаривала. А тут — статный молодец, русые с проседью волосы, коротко остриженные, и борода кудрява, и брови мохнаты, и в плечищах — косая сажень. И зипун на нем богатый, из плотного полосатого шелка, алого с рудо-желтым, какой носят в жарко натопленных комнатах, и рубаха по колено — тонкого холста, и порты также полосатые, одно слово — щеголь.

— Ее, сдается, Мартьян Гречишников сегодня к хозяйке приводил, — объяснил сторож. — Позови, свет, Артемия Кузьмича. Он велел — коли что сомнительное, тут же его кликать.

Хозяина пришлось ждать. Настасью усадили на узкую лавку, по правую руку встал сторож, по левую — кучер, и чувствовала она себя — как воровка, которую прихватили на горячем. Наконец вышел Артемий Кузьмич.

Лет ему было не менее, чем Деревнину, но Деревнин — сух, поджар, сутул от приказной службы, наряди его в подрясник — и вот тебе инок-постник. Анисимов же — телом обилен, брюхо — всякому приходскому попу на зависть, шея — с Настасьино бедро толщиной, не меньше, а личико, как шутят веселые приказчики на торгу, в сковородку не уместится, щеки, поди, со спины видать. Однако взгляд прищуренных глаз — острый, умный.

— Говори, — велел он. — Да все сказывай, с самого начала. Как ты к нам под забор попала?

Он был на удивление терпелив и выпытал у Настасьи все — с того часа, как к Деревнину пришел Мартьян Петрович и сообщил, что Ефимья Савельевна ищет себе комнатную женщину.

— Так. Пока что вранья не заметно. Андрюша, сходи в Ефимьины палаты, вызови Акулину, скажи — хозяин велел.

Как водится в богатом доме, где палаты стоят на многих подклетах, помещения соединялись переходами, а иные — открытыми гульбищами, опоясывавшими здания. Акулина прибежала быстро, и Настасья узнала ту женщину, которую сочла мамкой Ефимьи.

— Глянь-ка, узнаешь? — спросил Артемий Кузьмич.

— Да Господи! Как же она сюда-то попала? Ведь прочь со двора пошла! — воскликнула Акулина и сразу все, что знала, хозяину поведала.

— Стало быть, не соврала, — убедился Анисимов. — Забери ее к себе, Акулина, время позднее, в моих покоях ей делать нечего, а коня ради нее гонять — не желаю. Да и куда гнать — непонятно. Постой! Еще раз перескажи — что то был за человек, который возле моих ворот околачивался. Может, есть примета, чтобы его потом опознать?

— Нет приметы… — горестно прошептала Настасья.

— А голос? — подсказал тот, кого Анисимов звал Андрюшей; Настасья решила, что младший родственник.

— Голос?..

— Сама ж говорила — молчать велел, дурой называл!

— Да будет тебе, — буркнул Артемий Кузьмич. — Дура — она дура и есть. Уводи ее, Акулина, и без нее забот по горло.

Настасья удивилась: какие вдруг заботы у купца на ночь глядя, когда лавки давно закрыты? Потом вспомнила: к нему ж иноземные гости приехали. И молча пошла следом за Акулиной.

Та привела ее обратно в покои Ефимьи Савельевны. И тут Настасья поняла, насколько скверно разбирается в людях. Ей красавица-купчиха показалась гордячкой. А та вдруг быстрым шагом устремилась навстречу, да еще и обняла со словами:

— Что ж ты, мой свет, сбежала? Коли обидели — прости, Христа ради!

И тут-то начались совсем иные речи, столь приятные материнскому сердцу: о дочках, об их здоровье, об их нарядах и обувке, о их обучении молитвам и рукодельям. С поварни принесли горячий сбитень, из поставца Акулина достала пряники, орехи, пастилу, пласты левашей — малиновых, смородинных, земляничных, — и прочие постные утехи женского застолья; Ефимья так развеселилась, что велела нести на стол чарки и кувшинчик ставленного меда, невыразимой сладости и крепости. Настасья сперва дичилась, не дело на Страстной закатывать пиры, потом захмелела и принялась жаловаться на горькую бабью долю.

Проснулась она на лавке. Сенные девки разули ее и даже раздели до рубахи. Под ней был мягкий тюфячок, а укрыли гостью одеяльцем на меху.

Голова болела, но сильнее боли было ощущение радости: здесь можно жить, сюда можно привести дочек, здесь тепло и весело!

Потом Акулина, которая действительно была мамкой Ефимьи, и еще одна комнатная женщина, ключница Татьяна, она же — казначея купчихи, позвали в образную вычитывать утреннее правило. Ефимьи там не оказалось, только заспанная Оленушка и сенные девки.

— А где же хозяйка? — спросила Настасья.

— А ее хозяин к себе позвал, — хмуро ответила Акулина. — Вот же выбрал времечко, нехристь…

— Это ж грех… — прошептала Настасья.

— Он, коли потребуется, всех вологодских попов поставит свои грехи замаливать, и никто ему не указ. Деньги-то водятся… Когда зовет — они встают поздно. Им мыльню топят. У нас так заведено — после этого дела хозяин непременно в мыльню идет, хозяйка — опосля того, и мы, грешные, с хозяйкой. Пойдем с нами, свет!

Настасья вспомнила, что чуть ли не месяц обходилась без мыльни, ей стало стыдно. Акулина, все поняв, успокоила ее, а Татьяна дала из своей тряпичной казны чистую рубаху.

И хорошо же было в той мыленке!..

Напарившись, вымыв косы и прополоскав их в травных отварах, Настасья спросила, как сыскать Гречишниковых. Сама она не могла бы указать кучеру, где взять дочек. Ефимья велела подождать — муж поехал в лавки и амбары, вернется нескоро, двоюродные братья — с ним, а более спросить не у кого.

Все утряслось, когда купец приехал обедать. Он знал, как найти Кузьму Гречишникова. Настасью посадили в добротную каптану, и она поехала за дочками.

Но в доме, где семейство Деревнина снимало светлицу, ее ждала очень неприятная новость.

Пропал Гаврюшка. Как ушел в Успенский храм — так по сю пору и не появлялся. Где ночевал — неведомо, жив ли — неведомо…

Отец Памфил был очень доволен юным пономарем. Умения маловато, а старание есть. Научится мокрую тряпку выжимать — цены ему не будет. И готов разговаривать о божественном без всякой робости. Потому батюшка после вечерней службы зазвал его к себе — перекусить, чем Бог послал, да и потолковать о завтрашней службе — она праздничная, пасхальная, все соборные священники служить будут, а новоявленному пономарю будет благословение — облачиться в стихарь. За ними увязались и певчие. Знали — если старенькому батюшке принести из поленницы дров, хоть одну охапку, он может наградить полушкой.