— Нет, — гордо возразил Ги. — Тут еще рубашка.
— Я ее сама сшила из тонкого льна, — потупясь, пробормотала невеста.
— И кружево это она сама плела, — не преминул похвастаться жених, точно кружево было его рук делом.
Он был очень растроган таким подарком. В пору их знакомства были и другие подношения от Анны-Марии — то румяное яблоко, то гроздь винограда, то тончайший платочек, то лента. Он считал себя изрядно облагодетельствованным этим трогательным проявлением чувств и ответил возлюбленной такой взаимностью, что результаты любви не замедлили сказаться.
— Пузо-то на нос лезет! — простодушно всплеснула руками матушка Ги, заметив наконец оказию в местном храме после воскресной службы. — Что ж ты, сынок, наделал.
Венчал их, ввиду такого дела, отец Игнатий. Платы брать он не хотел, зная, что не только за душой девицы Богарне нет ни гроша, но и что состояние Бизанкуров нынче — не более чем пение сверчка в щели под полом.
«Да пропади пропадом эта ваша любовь!» — так напутствовал молодую чету освирепевший Бизанкур-старший. На свадьбе он сидел, мрачно скособочившись, и только кубок за кубком поглощал запасы из винных погребов.
Ги де Бизанкура это не смутило. Кое-что он смог скопить на продаже глиняной утвари, которую делали их крестьяне, кое-что сунула ему сердобольная матушка. А вот отец Анны-Марии, Франсуа Богарне, был рад-радешенек. Его хозяйство тоже изрядно обветшало, и сбыть с рук младшую дочку, тощую и тихую, он даже и не мечтал — как говорится, лишний рот. Но теперь этот лишний рот перекочевал в семейство Бизанкуров.
Перекочевало туда и еще кое-что.
Безумие.
Да, Анна-Мария была безумна. Это тщательно скрывалось от соседей, а родственники держали язык за зубами.
Обычно она была тиха, кротка и послушна. Но иногда на нее накатывало, и ей очень хотелось выколоть кому-нибудь глаза, укусить до крови. Было ли это одержимостью каким-нибудь демоном, неизвестно. По крайней мере, демон, если он и был, другим образом себя не проявлял, так что ее странности удавалось держать в тайне.
Семья ее была достаточно набожной, и Анна-Мария прекрасно знала, что такое грех, и еще она знала, что такое наказание — и Божие, и людское. В те моменты, когда в ней появлялась потребность причинить кому-то боль, она начинала жечь себя каминными щипцами. Чтобы это не бросалось в глаза, она оставляла метки на внутренней стороне бедер, ниже коленей — в тех местах, которые и муж иной не увидит.
Не то чтобы она получала удовольствие от физических мук — нет, скорее, охлаждала свой пыл и переключала внимание с того, что было несомненным злом и грехом. Наказывала себя сама до того, как случилось бы непоправимое, и наказать ее пришлось бы кому-нибудь другому. Попросту казнили бы, да и все.
Матушка случайно застукала Анну-Марию за очередным самоистязанием лет в двенадцать, в первые ее месячные. Списала на буйство первой крови и очень опечалилась. Только приказала дочери не болтать и по возможности держать себя в руках. Поди выдай замуж бесприданную да и полоумную к тому же — нечего и пытаться! Дочь в слезах просила прощения, обещав быть тихой и покорной. И обещание свое выполнила — никто, кроме матери, так ничего и не узнал. И вот — счастливый случай, потерявший голову от похоти Ги де Бизанкур…
* * *
На последнем сеансе в маленьком кинотеатре на окраине района Санкт-Паули народу было совсем немного.
Зрители пили пиво, сорили скорлупками фисташек, громко смеялись. На экран почти никто не смотрел. Кому интересны замшелые истории Средневековья, инквизиция и прочее мракобесие вроде сжигаемых на костре ведьм. Третьесортный ужастик на околоисторическую тему. Молодежь зашла сюда от скуки, чтобы потискаться в темноте зала, выпить, потусить и повеселиться. И действительно, с точки зрения парней и их девчонок, это было дико смешно.
— Фу-у, эта дура червяка сожрала! — воскликнул паренек с челкой до носа и пирсингом в брови. — Тьфу, дерьмо!
— Так она щас и дерьмо чье-нибудь сожрет, — заметил другой подросток с зелеными волосами.
Остальные заржали.
Не смеялся только темноволосый голубоглазый молодой мужчина, которого действо на экране приковало к себе намертво. Он побледнел и вцепился в подлокотники кресла так, что костяшки его пальцев побелели.
— Забавно, правда? — промурлыкал рядом с ним низкий, с хрипотцой, женский голос.
Бизанкур, вздрогнув, уставился в темноту кинотеатра. Смутный абрис лица и темная вьющаяся прядь, но и этого было достаточно, чтобы узнать.
Белла. Они не виделись уже несколько лет, хотя когда-то были неразлучны. Что ее сюда принесло, интересно?
— Я здесь, чтобы напомнить, о чем нельзя забывать никогда, малыш-ш-ш, — хрипло мурлыкнул голос из темноты, и длинный шершавый язык скользнул по губам Бизанкура.
Когда-то эти прикосновения сводили его с ума. Сейчас — тоже, но если раньше это было вожделение, то теперь — отвращение и ужас.
Такие же эмоции вызывала и сцена на экране.
Молодая женщина стояла на коленях в углу курятника. Жидкие белесые пряди волос облепили ее потный лоб, а трясущиеся руки с обломанными черными ногтями шарили по земляному полу. Приглушенно квохтали куры, сухо шуршали спины и бока домашней скотинки, которая почесывалась о доски. Но вот к этим звукам примешалось жадное чавканье. Нет, это не свиньи ели из корытца, это женщина жадно поглощала что-то, держа это двумя руками, а под пальцами ее билось нечто живое и желтое. Цыпленок…
«Пом-мниш-ш-шь?..» — прошелестела рядом тьма. И он вспомнил. Он увидел это собственными глазами…
* * *
Ги де Бизанкур и жена его, Анна-Мария, были сеньорами довольно мирными и обыкновенными, добрыми прихожанами, не слишком требовательными к своим крестьянам и спокойными соседями. Разве что плодовитость их побивала все рекорды здравомыслия, словно они сами были крестьянами. У них было уже шесть детей. И все девочки. Просто из ряда вон. Приданого на всех не напастись, нечего и думать — разве что отправить девчонок в монастырь. А мальчика родить, наследника, опору в старости, Господь их так и не сподобил. Но они надеялись и продолжали свои старания…
Обычно инициатором супружеского соития выступал сам Ги, как и подобает мужчине, главе семейства. Но в тот день Анну-Марию словно подменили.
Всегда тихая и скромная, она вернулась из сада с полной корзиной румяных яблок непривычно возбужденной и оживленной. На землю пали тихие сумерки, но спокойствие и пасторальность этого времени суток несколько нарушили довольно необычное поведение матери семейства.
— А я сейчас в саду змею видела, — проговорила она, ставя на пол корзину, и невпопад хихикнула.
— Да что ты, — обеспокоился Ги. — Где? Не гнездо ли у нее там?
— Постойте, я не к тому, — остановила его жена и снова странно усмехнулась. — А вот представь, сеньор мой, что это тот самый змий был, что через Еву Адама искусил, а?