И медлила, не приглашала. Говорила, что ещё не разобрала вещи. Но ведь неправда, потому что она сразу разобралась со всем, определила каждому предмету место в картирае ещё в первые двое суток после переезда. Просто она решила удостовериться, подождать, боялась, что что-то проявится. Саша был открыт, жил спокойно и без спешки, просматривался почти весь, но в нём ощущался какой-то один неясный, недоступный угол. Зина не стремилась туда, не могла понять, насколько сейчас важно туда прорваться, чтобы удостовериться, что квартираю, её будущей жизни в нём, её ощущениям в нём ничего не угрожает. Впрочем, хоть Саша не претендовал на её пространство, он всё равно занял его – Зина думала теперь о Саше чаще и серьёзнее, чем о квартирае. Поднявшись сюда, поселившись тут наконец, она не ощущала ожидаемого непрерывного блаженства, которое ожидалось в первое время здешнего пребывания. Всё довольно быстро превратилось в рутину: и заоконный лес, и средиземноморский ремонт, и чистые стены с потолками без жира и пыли чужой жизни. Зина понимала, что это Саша перетягивает всё эмоциональное Зинино внимание от квартирая, но это было ок для начала отношений. Квартирай был её, и она в него обязательно возвратится эмоционально.
Два-три раза в неделю она ночевала у Саши. Он был москвичом, но снимал однушку в текстильщиковой хрущёвке рядом с метро. Его мать жила недалеко, в двенадцатиэтажке. Возможно, тёмным Сашиным углом была мать, но Зина старалась так не думать и точно не хотела задавать вопросы. Но про мать он говорил с беспокойной нежностью, живой и настоящей. Это Зине нравилось, она никогда не смогла бы так рассказывать про свою. Та почувствовала словно (всё-таки когда-то Зина жила у неё внутри), что у дочери конструируется что-то вроде серьёзных отношений. Она писала в вотсап, задавала вопросы. Зина не признавалась – какой смысл, ещё ничего не ясно. Ещё не ступала Сашина нога в квартирае. Он был пригодным для жизни, даже очень, а вот Саша – неизвестно. В его съёмном месте было скупо и практично – всё только по необходимости, будто жилец не хотел заселяться окончательно. Саша не занимался ничем чудесным или необычным, он вёл маленький спокойный бизнес – поставлял лампочки в хозяйственные магазины. Зине это тоже нравилось, а близкое географическое расположение Сашиной мамы к нему раздражало. Всего 4 остановки на маршрутке, говорил он. По московским меркам это почти как жить вместе с родителями в моногороде в одной квартире. Но Саша не навязывал Зине мать, не говорил о ней много, ровно распределял время и пространство между Зиной, родительницей и работой.
С Сашей было хорошо всё. Говорить, есть, спать, молчать, гулять, заниматься сексом. С Сашей никогда не скучалось, не хотелось зевать. Иногда Зина садилась на него. Они утыкались друг в друга лбами. Он обнимал её, придерживал снизу. Она накрывала, защищала его сверху. Так они могли сидеть десятками минут, пока не затекали тела. Обычно на раскладывающемся Сашином диване. Зина представляла, где и как они будут сидеть так в квартирае. Она думала про диван на кухне-гостиной. Кровать в спальне не совсем для того.
Саша говорил негромко и спокойно, вытирал вымытую посуду полотенцем (Зина – никогда, ленилась), складывал свой диван-кровать по утрам, иначе по комнате сложно было передвигаться – часть пространства занимал склад лампочковых коробок. Саше всегда хватало места и времени. Ты умеешь жить – говорила ему Зина, которая всегда не успевала, делала всё в последний момент, опаздывала или приезжала раньше, задевала разложенные в домах и магазинах предметы. У Саши часто болела голова, он пил много таблеток, в том числе по рецепту от психиатра. Зина не задавала вопросов, это не экзотика, она сама жила на паксиле последние три года. Саша часто просыпался по ночам и не мог заснуть, лежал осторожно, не двигаясь, занимая ровно свою половину кровати. Зина иногда от этого тоже просыпалась, обнимала его, гладила его тело. Бывало, делала вид, что спит, и не отвлекалась на нежность – ясно ощущала тёмный Сашин угол, который увеличивался, проваливался, превращался в яму, а потом в огромный котлован. Зина лежала рядом с котлованом и боялась шелохнуться. По ночам в такие моменты ей становилось чрезвычайно страшно и холодно, она решала, что Сашу надо передумать, пересмотреть, но просыпалась утром, забывала, видела его и снова ощущала его как живого и настоящего человека. Своего человека.
Ещё Зина привыкла к Саше и его хрущёвке даже сильнее, чем к квартираю. Страшно, но текстильщиковая однушка казалась ей уютней и милее её евродвушки в престижном, экологически чистом районе. Зина догадывалась, что это очарованность Сашей разделяла её с квартираем, заставляла полюбить старую, безремонтную квартирку. Зина сама поселила Сашу внутри себя, он и ещё работа занимали всё её время. Однажды, сидя в туалете, она заметила, что большой палец её правой руки болтается то влево, то вправо. Забытое движение свайпа. Она перестала ходить в тиндер, он обрастал непросмотренными оповещениями, жил своей жизнью.
Зина принялась переживать, что квартирай не понравится Саше, покажется ему слишком вычурным, избыточным, незнакомым, чужим, высоким. Саша как-то сказал, что не любит многоэтажки – он искал себе низкое жильё, ему очень понравилась бывшая Зинина съёмная на девятьсот-пятого-года, светлая, на третьем этаже шестиэтажного конструктивистского дома. Он хотел купить её и потому, что она его познакомила с Зиной, но Сашин банк, одобривший ему ипотеку, оказался против деревянных перекрытий. Саша продолжил искать себе жильё дальше, но делал это, совсем не заступая на их с Зиной время, не таская её на просмотры, не скидывая ей ссылки, не пытаясь советоваться с ней. Ей даже сделалось обидно, что он не пускает её в свою жизнь, она сказала это прямо. Саша лишь ответил, что не хочет её грузить своими квартирными заботами, к тому же она недавно пережила нечто подобное. Сашу срочно надо было знакомить с квартираем. Зина начала продумывать событие. За сколько Сашу предупредить заранее, пригласить его днём или вечером, поехать на метро или на такси или попросить Сашу довезти их на машине, что приготовить, какое постелить бельё, какие погладить полотенца.
В одну из ночей, когда Зина ночевала у Саши, он проснулся. Зина проснулась тоже. Лежала и думала, погладить ли его или просто сделать вид, что она спит. Её испугало возможное ощущение котлована, потом ей очень хотелось поласкать Сашу. Она погладила его по голове, тем самым выдав, что бодрствует. И вдруг он взял всё её внимание – занял время и пространство полностью – и принялся рассказывать-рассказывать про себя-про себя, про то, как он много лет назад, подростком, ребёнком, мальчиком, спал в своей кровати тут недалеко, в соседнем районе, и как ударило, вспыхнуло, зазвенело, посыпалось, рухнуло. Он уснул снова, потом проснулся, запакованный прочно в налегающие стены. В ушах звенело, рот и глаза забились крошкой, но больше ничего не ощущалось. Зина слушала Сашу и чувствовала, что падает-летит в котлован.
Саша-подросток всё ещё лежал под своим одеялом, а сверху его ещё накрывала, неплотно прилегая к нему, вторым бетонным одеялом плита. Он лежал так неопределяемое для себя количество времени, не понимая, что и как произошло. Потом он снова заснул и проснулся в больнице. Саша никогда не говорил об отце, Зина не удивлялась: мало ли, среди её ровесников отцы – нераспространённая тема. Рассказывали про матерей, бабушек, дедушек, а про отцов никогда, даже если они были. Сашин отец погиб сразу после взрыва. Сашина мать выжила, потому что её не было дома, она уехала в эти дни в Воронежскую область на свадьбу к родственнице.