«Надеюсь, твоя рыбка вкусненькая», – безмолвно шепчу я кошечке. Потом глажу лапкой фанерный лист. «Я люблю тебя». Ветер нарастает и переходит в стон, воздух плотнеет от кружащего в вихре снега, она уходит прочь черно-золотистой вспышкой. Представление окончено. Бог дал, Бог взял.
Увидев ее, я обычно люблю просто немного посидеть и подумать. Но тихий вой возвращается вновь, на этот раз уже громче. Я до боли и красноты расчесываю лапкой ухо. Разницы – никакой. Откуда этот звук, будь он неладен? ИИИИИоооиииииии, и так без конца и края. Как я могу чем-то заниматься, когда в ушах стоит этот звон? Будто маленькие часы. Даже хуже, потому как у меня такое чувство, словно этот звук спрятался где-то внутри меня и больше никогда не прекратится. От этой мысли на душе становится неуютно. И о чем же этот набат возвещает? Что ждать от грядущего? Мне срочно нужно наставление.
Я иду к своей Библии. Да, теперь она моя, но раньше, думаю, принадлежала матери Теда. Но она ушла и пока не вернулась, поэтому я не вижу ничего плохого в том, чтобы ею попользоваться. Тонкие страницы шелестят, как засушенные лепестки цветов. Золотистая обложка манит взор, то и дело приглашая бросить на нее искоса взгляд, будто под ней таится какой-то секрет. Тед держит ее на высоком столе в гостиной. Если честно, то ему от нее нет никакой пользы, потому как он никогда ее даже не открывает. Книга изрядно истрепалась, но мне, что ни говори, обязательно надо прочесть молитву.
Я запрыгиваю на стол рядом с книгой. Эта часть для меня сплошное веселье, потому как я постоянно чувствую, что вот-вот упаду. Дрожу и опасливо балансирую в воздухе. Затем лапкой подталкиваю ее к краю стола и сбрасываю вниз.
Она с громким стуком падает на пол и выворачивает наружу страницы. Я жду, зная, что это еще не все; через пару секунд дом содрогается, грохочет земля. Когда это случилось со мной в первый раз, я громко мяукнула и спряталась под диван. Но потом догадалась: это Он знаками дает мне понять, что я все делаю правильно.
Я спрыгиваю вниз, аккуратно приземляюсь на все четыре лапы, и Господь направляет мой взор на строки, которые мне, по Его замыслу, надо увидеть.
Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога
[1].
Справедливость этого высказывания повергает меня в трепет. Я люблю Теда, люблю мою кошечку, мой дом и мою жизнь. И считаю себя счастливой.
Если мне приходятся по душе те или иные строки – наподобие приведенных выше, – я стараюсь их запомнить. Но удерживать в голове целые фразы – дело непростое. Это примерно то же самое, что опрокинуть на твердый пол чашу с шариками. Они сразу же разбегаются во все стороны, в темноту.
В действительности книга лишь ориентир. Думаю, что к кошкам Бог относится иначе и предпочитает говорить с нами напрямик. Мы видим мир совсем не как теды.
Я устраиваюсь на диване в круге света и нарочно поворачиваюсь к упавшей Библии спинкой, тем самым давая Теду понять, что я здесь совершенно ни при чем. Завывание немного стихло.
Но почему меня все еще не отпускает тревожное чувство? В чем может быть проблема? Строки из Библии – лучше не бывает. Так или иначе, но в жизни есть один фокус: если происходящее тебе не нравится, ложись спать и не просыпайся, пока все не прекратится.
Тед
Все последнее время я думаю о том, что надо бы записать те или иные воспоминания о Мамочке. Так они не исчезнут, даже если меня не станет. Не хочу, чтобы ее забыли. Только вот выбрать из них какое-то конкретное не так-то просто. У большинства моих воспоминаний есть свои секреты, и для такой цели они попросту не подходят.
В голову приходит отличная мысль. А как насчет того дня у озера? В этой истории никаких секретов нет. Сначала я никак не могу отыскать ту штуковину для записи голоса, хотя уверен, что в последний раз видел ее на кухне. Наконец, устроив настоящую охоту, обнаруживаю ее за диваном в гостиной. Странно. Но, чтобы вы знали, так уж устроен мой мозг.
Итак, начнем. Вот откуда у меня впервые появилась любовь к птицам. Как-то летом мы отправились в поездку на озеро. Мне было шесть, воспоминаний о том времени у меня почти не сохранилось, но зато я помню свои ощущения.
В тот день Мамочка надела свое любимое темно-голубое платье. Оно трепетало на жарком ветру, со свистом влетавшем в комнату через треснувшее оконное стекло. Она высоко заколола волосы, однако из пучка выбивались непокорные прядки, метавшиеся по длинной белой шее. Папочка сидел за рулем, и его шляпа в ореоле света напоминала черный горный кряж. Я лежал на заднем сиденье, задрав наверх ноги, и наблюдал, как в вышине проплывало небо.
– А можно мне завести котенка? – спросил я, затянув привычную в последнее время песню.
Вероятно, понадеялся, что, если застать ее врасплох, она ответит иначе.
– Нет, Тедди, никаких животных в нашем доме не будет, – ответила она, – ты знаешь, как я отношусь к домашним питомцам. Держать в неволе живых существ просто жестоко.
Можно было сразу определить, что она нездешняя. Мамочкин голос по-прежнему хранил едва заметные следы родных краев ее отца. Куцые, урезанные «р». Но еще больше об этом свидетельствовала ее манера держаться. Она будто постоянно ждала удара в спину.
– Папочка, – произнес я.
– Слушайся мать.
Я скривился, будто хотел заплакать, но так, чтобы никто не видел. Не хочу быть надоедалой. Я провел по воздуху рукой, сделав вид, что ощущаю под пальцами шелковистый мех и крепкую головку с любознательными ушками. Сколько себя помню, мне всегда хотелось котенка. Но Мамочка неизменно отвечала отказом. (Помимо своей воли, я до сих пор терзаюсь вопросами: может, она знала что-то такое, чего не ведал я? Может – багровой полосой на горизонте – видела будущее?)
Когда мы подъехали ближе к озеру, в воздухе заструился запах глубокой воды.
Нам хоть и удалось прикатить пораньше, но побережье уже заполонили семьи, клетками шахматной доски на песке расстелив повсюду одеяла. Над зеркальной поверхностью тучами висели песчаные москиты. Яростное утреннее солнце впивалось в кожу не хуже уксуса.
– Тедди, не снимай свою вязаную безрукавку, – сказала Мамочка.
Было жарко, но я знал, что с ней лучше не спорить.
Мы с папой играли в воде. Мамочка сидела в кресле, держа над головой голубой шелковый зонтик. На ветру по воде бежала рябь. Она не читала, лишь смотрела вдаль и пыталась разглядеть за лесом, землей и водой что-то такое, чего нам видеть было не дано. Со стороны казалось, что Мамочка то ли грезит, то ли следит за каким-то врагом. Теперь, оглядываясь назад, можно сказать, что она делала и то и другое.
На прилавке с сувенирами продавались крохотные брелоки для ключей, вырезанные из местной сосны. Просто чудесные, в форме собачек, рыбок и лошадок. Они тихо покачивались, глядя на меня деревянными глазками, серебристые колечки ловили лучи света. Я перебирал их сморщившимися от воды пальцами. И в самой глубине полки отыскал ее – безукоризненную кошечку, которая сидела идеально прямо, сложив вместе лапки. Ее хвостик выгибался вопросительным знаком, ушки выглядели тонкими и изящными. Резчик здорово поработал над завитками и вкраплениями в древесине, дабы придать ей вид шелковистой шубки. Мне страх как захотелось ее заполучить. В груди возникло чувство, что мы попросту созданы друг для друга.