Гуси-гуси, га-га-га... - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Крапивин cтр.№ 49

Взяв за плечо, Корнелий перевернул Петра на спину. Вишневый шелк сутаны с легким треском отклеился от густого пятна полуспекшейся крови, которая натекла, видимо, из раны в груди. Волосы у Петра были растрепаны, губы сжаты с мальчишечьим упрямством. Корнелий вспомнил, как маленький Альбин Ксото прижимался к стене, но не отступал, когда приближались одноклассники-мучители.

Ясным взглядом, почти по-живому осмысленно, Петр смотрел на Корнелия. Корнелий сделал усилие, протянул пальцы к векам Петра, зажмурился и закрыл ему глаза. Теперь Петр словно заснул. Стало чуть легче.

Корнелий поднял Петра на руки. Что-то тяжелое, железное упало из складок сутаны. Обойма. Запасная… Что же, спасибо, Петр. Спасибо, Хальк… Корнелий опустил Петра, поднял обойму. И снова взял Петра на руки. Он смутно помнил, что в боковом приделе храма есть возвышение, похожее не то на широкое надгробие, не то на старинный мраморный стол. Надо положить Петра туда. Через два дня придет смена. Служители храма похоронят своего товарища по обряду, который полагается для слуги Святых Хранителей, выполнившего свой долг…

«Не для слуги, для солдата…»

Петр был легкий, как мальчишка. И Корнелию представилось, что несет не настоятеля Петра, а маленького Альбина, который подвернул ногу, прыгая с расщепленной ветлы на берегу озера. Так было однажды.

Корнелий медленно и долго шел по солнечным полосам, а решетка входа была у него за спиной. Опять показалось, что могут выстрелить. В затылок. Но он не решился ускорить шаги, словно это могло отозваться болью в подвернутой ноге мальчика Халька…

«Пусть стреляют. Все равно…»

«А Цезарь?..»

Он свернул в темный придел. В нише, окаймленной мигающими звездочками, смутно светился беломраморный монолит. Корнелий положил Петра на холодную плоскость. Закрыл длинной сутаной носки побитых старых туфель. Крылатую накидку на груди поправил так, чтобы не видно было крови. Хотел сложить на груди руки, но они не сгибались и легли вдоль тела.

Возвышение было чуть меньше метра от пола. По краю шел резной каменный карниз. Корнелий стал на колени, прижался к мраморным листьям и цветам. Раздвоенность исчезла. Но не было в душе и прежнего молчаливого кричащего отчаяния. Печаль была большая, да. Но без прежней черной безнадежности.

«Прости, — сказал Корнелий, — если это из-за меня, прости… Но ты ведь сам выбрал такую судьбу и не зря носил пистолет. А я спасал не себя, а ребят спасал. То есть сначала себя, но потом — их… Они ушли, а я остался, я вот он. Я не знал, что уже поздно…»

Теперь поздно было жалеть, каяться и оправдываться. И никогда он не расскажет Петру о том детском страхе, об измене.

«А может, ты знал?.. Ты, наверно, знал, Хальк. И наверно, простил… Да?..»

Казалось, мраморный монолит еле ощутимо шевельнулся. В самом деле… Камень тихо, почти незаметно опускался, и Корнелий понял, что склоняется все ниже. И пришла откуда-то тихая, как дыхание, медленная музыка.

Вот, значит, что. Сам того не ведая, он положил Петра в погребальную нишу, и заработали в толщах старого храма механизмы.

Теперь камень с лежащим Петром уходил вниз уже быстрее. Корнелий поднял голову, уперся ладонями в пол. Желтая лампада вспыхнула в нише, осветила лицо настоятеля Петра…

Надо было что-то сказать. Или подумать. Может быть, молитву какую-то?

«Петр… Альбин… Хальк… Если в том мире, куда мы уходим после нашей жизни на земле, люди что-то помнят и чувствуют, не держи на меня обиды… Пусть тебе будет хорошо и спокойно…»

Краем сознания он отметил, что это не его слова, а из какого-то старого фильма, где показан был печальный обряд горного древнего племени. Но что же теперь, если нет ничего своего и вся жизнь была только глядением на экран? Пусть кино, пусть сентиментальные слова, но теперь они были искренними и нужными.

Мраморная плоскость, на которой лежал Петр, поравнялась с полом. И тогда Корнелий спохватился.

— Подожди, — прошептал он суетливо. Зашарил в кармане, выхватил значок, положил Петру на грудь. — Вот…

И подумал: «Не надо было тебе, Хальк, расставаться с талисманом… Но кто же знал…»

Он едва успел убрать руку. Камень с Петром быстро ушел в глубину, и открывшийся прямоугольный провал тяжело задвинула чугунная плита (зажужжали в невидимых пазах ролики).

В свете желтой лампады на плите виднелись старинные выпуклые буквы. Корнелий прочитал и быстро встал. Вот что было написано:

«Оставьте скорбь. Он исполнил меру своих дел. Пока живы, стремитесь к тому же».

Корнелий поддернул брюки: они обвисли от тяжести пистолета, ключа и обоймы. Он поменял содержимое карманов местами: ключ и монетку положил в левый карман, а пистолет в правый (и опять подумал: не раздавить бы очки, подарок Анды).

Пусто было вокруг и тихо, как в широком безлюдном поле. Только словно далеко-далеко играла печальная свирель. Корнелий испытывал странное чувство свободы. Впервые не было в нем никакого страха. По крайней мере, за себя.

Свитер на груди оказался в мазках и сгустках бурой крови. Корнелий стянул его и, пройдя подальше от моста, затолкал в гущу белоцвета. Остался в белой майке с рукавами.

Солнце светило вдоль оврага и уже высушило траву. Но запах стеблей и листьев был по-прежнему густым и горьким — как сама печаль. Корнелий глотал его, как в детстве глотают застрявшие в горле слезы. Но кроме горечи было в нем еще одно чувство — необъяснимое и спорящее с утратой. Словно сбоку и чуть позади шагает, не отставая, светлоголовый худой мальчишка с вельветовыми лямками на коричневых плечах. Путается тонкими ногами в траве, стирает с губ прилипшие семена белоцвета и поглядывает на Корнелия — с непонятным вопросом.

Иллюзия была так велика, что Корнелий оглянулся — не отстал ли Хальк?

Не было Халька. Был другой мальчишка — но не этот и не здесь. Найти его и помочь ему оставалось теперь единственной целью. Последним смыслом существования. О прирученных молниях Корнелий уже не думал.

Цезарь жил в районе Малого Кронверка, на Второй Садовой линии. В доме номер одиннадцать. Этот адрес (а точнее, адрес штурмана Лота), в течение нескольких секунд связавшись со справочной службой, выдала Корнелию супермашина в таверне у Мохова.

Ничего, кроме адреса, у Корнелия не было. Ни уверенности, что Цезарь дома, ни планов. Ни точных мыслей. Только глубоко сидящая боязливая догадка, что Цезарь нужен ему, Корнелию, пожалуй, больше, чем он Цезарю…

Корнелий надел очки, выбрался из оврага и пошел к станции монорельса. На него не смотрели. Подумаешь, вырядился помятым бичом! Все равно не настоящий. Люди привыкли, что у некоторых мужчин есть такая мода — в отпуск или на выходные одеваться как безындексные бродяги…

Вторая Садовая линия была обычной улицей одноквартирных особнячков средней цены. Вроде аллеи Трех Садоводов, где когда-то жил Корнелий.