Ева всхрапнула и засопела.
— А как со мной? — Львика подняла глаза на Неуловимого Джо.
Тот потрогал себя за нос и поправил очки.
— Ты не дура, — сказал он, наконец. — Рассказывать кому-то — не в твоих интересах. Встречаться с Карабасом тебе и раньше было незачем, а теперь и подавно. Хотя если встретишься — он в твоей голове вряд ли будет рыться. Тем более, воспоминания у тебя будут в очень больших дырках. Не могу дать хорошего совета — всё равно не запомнишь. Всё, побегу, пока Пьеро меня не позабыл.
— Подожди, — попросила Львика. — Скажи… кто меня завернул в портьеру? И поставил Антокольского?
— Я, — сказал Джо. — Я заглядывал… с утречка. Вы уже все спали. Ты лежала на сквозняке. Я закрыл окно и тебя закутал. И пластинку поставил. Мне это показалось… забавным, наверное.
— Спасидо, — сказала Львика. — И больше ничего не было? Ну, в смысле?
— Ты всё равно забудешь, — ответил Джо. — Ладно, скажу. Мне это и в голову не пришло. Я человек. Я не могу делать это с тем, что ходит на четырёх ногах.
Львике — совершенно неожиданно — стало обидно. Подумав секунды полторы, она поняла, что ей оченьобидно.
— А нас в школе учили, — сказала она грустно, — что в древности люди любили лошадей. А лошади любили людей. Это всё неправда?
— Нет, правда, но… — Джо щёлкнул пальцами, — не в этом же смысле!
— Карабас любит Еву, — сказала Львика. — Именно в этом смысле. А он тоже человек. Может, вам просто девушки не нравятся?
Джо захохотал. От хохота него свалилась шляпа, и Львика увидела его большую, блестящую лысину.
— Меня назвали пидарасом… — фыркал он, — потому что я… не трахнул лошадь… Львика, прости, я побегу. А то Пьерика лостом накроет.
Эквифинал. Через некоторое время после описываемых событий
— Знаешь, — сказала Ева, ища в темноте львикино ухо, — мне тут недавно приснился совершенно дурацкий сон. Прикинь, будто твой Бантик моей мышке… — она, наконец, ухо нашла и договорила уже в него.
— Да ну тебя, — сказала сонная Львика. — Глупости какие. Эта твоя Перепетуя от Бантика прячется. А чего от него прятаться-то, я не знаю? У него ещё лапка не отросла.
— Может, забить его? — предложила Ева.
— Да ну, я привыкла, не люблю менять мелких… А ещё чего тебе снилось?
— Дурь всякая. Сама не знаю, почему вспомнилось. Что-то мы делали… Почему-то Пьеро с нами был. Помнишь, я рассказывала? Этот, который от Карабаса сбежал?
— А что, он тебе нравился? — голос Львики был сонным, тяжёлым.
— Да нет, не очень… Вот я и удивляюсь, надо же. Надо бы почаще у Карика бывать… Нехорошо ему без меня-то… Эй, ты меня слушаешь?
Спящая Львика сладко шмыгнула носом.
Действие двадцать третье. Сперматофор, или Встреча двух одиночеств
Гнев, о, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!
Гомер. Илиада. — Пер. с древнегреч. А.А. Сальникова. — М., Изд-во «Скорпион», 2019
К этому моменту судьба героя уже фактически свершилась. Душевная коллизия возникает тогда, когда герой уже обречён, и она только ускоряет его гибель.
Л. Пинский. Реализм эпохи Возрождения. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961 21 декабря 312 года о.
Х. Ночь, достаточно тёмная. Страна Дураков, междоменная территория.
Трактир «Три Пескаря»
Сurrent mood: decisive/решительное
Сurrent music: Ludwig van Beethoven — 5. Sinfonie (c-Moll, Opus 67), Allegro con brio
Баз
злость!
был
весь -
злость!
весь -
гнев,
Гнев!
весь -
ГНЕВ!
мрак.
Иль — нет. Что — злость, что — мрак? А, так. Всё — вздор. Лишь гнев прав.
Гневом и был он весь, кот — кипящим гнев-гневом,
он фонтанировал им, был им полн, как
— накатываясь, клубясь — полна наползающая чёрная туча
страшными злыми громами.
Кот гневался на:
— на Алису, которая зачем-то пришла подслушивать;
— ещё раз на Алису, не умеющую тихариться;
— на крокозитропа, который имел бестактность это заметить;
— на себя;
— ещё раз на крокозитропа, который всё понял и начал бессовестно язвить и вообще;
— опять на себя, ибо как дурак себя повёл;
— на весь этот мир;
— и ещё раз на Алису.
Вообще-то гнев — плохой советчик. Сейчас он советовал коту бросить всех — и особенно лису! — и уйти куда глаза глядят. Лучше всего на Зону, даже не дожидаясь полуночи
.
Потом бы он, наверное, об этом очень сильно пожалел. Но не пришлось: кота отвлекло то чувство, которое способно остановить перо в руке гения, заставить встать из-за накрытого стола, полного яств, прервать на середине любое, самое возвышенное рассуждение
. А именно — отрыжка.
Базилио с опозданием понял, что переоценил возможности своего форсированного желудка. Столько жрать всё-таки не следовало. Кота буквально распирало от газов.
Однако, как ни тяжела отрыжка физически, на нраственное состояние субъекта она оказывает влияние дисциплинирующее. Знай же, почтенный читатель — ах да, мы же на «вы»! — так знайте ж, батенька, что именно отрыжка всего более утишает и угашает гнев. Не сравнится с ней в этом отношении ни икота, ни ломотьё в пояснице, ни даже ревматический приступ. Именно отрыжка как-то особенно несовместима с гневом. Возможно, дело в эстетике. Пылать гневом и при этом рыгать — есть в этом что-то смешное и жалкое, а никому не хочется выглядеть смешным и жалким, даже в собственных глазах.
Так что кот, пытаясь сдержать газы, устремился всё ж не прочь из помещения, а просто в туалет. Как то и подобает чистоплотному и уважающему себя существу.
Туалет оказался заперт. Причём заперт надёжно: на двери висел замок. Желание рыгнуть стало нестерпимым, до боли. Кот на всякий случай дёрнул соседнюю дверцу — и в глаза ударил свет: там горела лампочка. Прикрутив чувствительность оптики, кот увидел опрятное, ухоженное помещеньице с приступочкой и дыркой в доске. Назначение его было более чем очевидно.
Баз бухнул дверью и от души прорыгался. Потом решил, раз уж он здесь, сделать все прочие дела. И заодно подумать.
Сидя над дырой в позе орла, кот чувствовал, как гнев перегорает в досаду. Всё получилось ужасно глупо. Никто не хотел ничего плохого, а вышла какая-то хрень.